Карло Гинзбург - Судья и историк. Размышления на полях процесса Софри

Что именно означают слова, которые я выделил курсивом, не очень понятно. Однако судья Ломбарди сразу же объясняет нам: «Имеется в виду, что если некто делает заявления, истинность которых установлена, о трех различных фактах, вменяемых одному или более лицу, это автоматически не влечет за собой признания того, что он говорил правду касательно четвертого факта, который полностью отличается от трех предыдущих, никак с ними не связан, относясь при этом к тем же самым или иным лицам; если же подсудимый делает заявления о деле исходя из его единого характера, то внешние объективные доказательства, относящиеся к отдельным фактам, порождают правовые последствия и для остальных фактов, служащих неизбежной предпосылкой или непременным следствием первых».

«Единая внутренняя цельность» дела превратилась в его «единый характер»; выражение «логически неделимая» теперь стало относиться к фактам, «служащим неизбежной предпосылкой или непременным следствием» других фактов. Как каждый может увидеть, мы сталкиваемся с чистейшей и наглейшей тавтологией. Впрочем, за этими многословными повторами скрываются утверждения, имеющие совершенно конкретные последствия.

Выражение «логически неделимая», которое сопровождает фразу о «единой внутренней цельности», по всей видимости, указывает на так называемое «логическое доказательство», отсылка к которому появляется в постановлении приговора сразу после этого фрагмента. Доказательство такого типа определяется следующим образом: в случаях обвинения в соучастии все, что относится к делу, должно быть «совместимо с собранными и уже известными всем данными касательно как преступных эпизодов, о которых идет речь, так и обычных поведенческих реакций субъектов, вовлеченных в подобного рода действия» ( Ordinanza-sentenza , с. 107–108) 62. В нашем случае это означает, что если 1) ограбления, в которых, как утверждал Марино, он участвовал, действительно имели место и это доказано; если 2) часть из них была совершена, согласно Марино, от имени так называемого секретного подразделения «Лотта континуа»; то тогда 3) показания Марино о смертном приговоре Калабрези, вынесенном так называемым исполнительным комитетом, и 4) о роли заказчиков, которую играли Пьетростефани и Софри, можно принять даже при отсутствии внешних доказательств.

В этом духе выдержан, если я не ошибаюсь, комментарий Армандо Спатаро, заместителя прокурора из Милана, на приговор первой инстанции, вынесенный миланским судом. Речь идет об интервью, опубликованном в журнале «Сочета чивиле» (июнь 1990 г.). Спатаро вспоминал, что вблизи наблюдал за ходом процесса, участвовал в паре допросов и соглашался с решениями, принятыми его ведомством и главным прокурором Боррелли. Таким образом, его комментарий обладает особенным авторитетом. Спатаро акцентировал внимание на «итогах расследования в той горной или холмистой зоне Пьемонта, где, по словам Марино, секретное подразделение „Лотта континуа“ проводило учения с боевой стрельбой». Старый владелец заброшенной фермы, к которой отсылало свидетельство Марино, утверждал Спатаро,

сообщил, что находил в то время нарисованные на стене мишени в виде людей со следами от огнестрельных патронов… Эти данные могут показаться второстепенными. Однако на самом деле они фундаментальны, поскольку доказывают существование секретного подразделения «Лотта континуа». Если мы докажем, что Марино и Бомпресси участвовали в убийстве, то это будет означать, что ответственность за преступление необходимо возложить на особую структуру, имеющую политическое руководство. И при этом почему защита других подсудимых сконцентрировалась на отрицании даже самого факта ответственности Марино? Всякий специалист понял бы, что речь идет о версии или о выборе, продиктованных отчаянием. Теоретически было бы проще обосновать непричастность собственного подзащитного и сказать: Марино там был, но кто знает, с кем именно. И все-таки нет. Причина понятна: если его участие станет очевидным, то все остальное также окажется явным, будучи следствием из первого факта.

«То есть?» – спросил интервьюер Нандо Далла Кьеза. «Немыслимо, – продолжал Спатаро, – чтобы Марино, член существующего на самом деле секретного подразделения, сам додумался и совершил самое громкое политическое преступление 1970-х гг., выставив таким образом свою организацию на всеобщее обозрение. Посмотрите, доказательств существования секретного подразделения на самом деле достаточно: документы, оружие и все остальное». – «Не имеем ли мы дело с логической натяжкой?» – заметил Далла Кьеза. «Ничуть, – возразил Спатаро. – Смотрите, логические аргументы безупречнее любого судебного решения, не только в этом случае, но и в повседневном отправлении юстиции. Законно утверждать, что дважды два четыре, нет нужды в том, чтобы искать надпись „четыре“. Именно так произошло и в этом случае».

Ответ Адриано Софри появился в следующем номере того же журнала. Он показал, что предполагаемых «объективных доказательств», о которых говорил Спатаро, не существует. В обоих случаях (ибо Спатаро по неаккуратности перепутал два места, указанные Марино, Корио в Канавезе и заброшенную ферму в Новарезе 63) ничего конкретного не обнаружилось; расплывчатые воспоминания дряхлого старика, бывшего компаньона прежнего арендатора, были опровергнуты в суде дочерью старого съемщика и ефрейтором-карабинером; и т.д., и т.д. На самом деле эти уточнения важны. Впрочем, я продолжаю настаивать на своем скорее применительно к методу: в том числе и потому, что образ мысли Спатаро воспроизводил способ рассуждения следственного судьи и председателя суда (хотя в последнем случае он оказался принят не без колебаний).

Отсылку к правилу «дважды два четыре» можно сразу же отбросить. Она абсолютно неуместна. В то время как «четыре» непременно следует из «дважды два» (и в этом смысле нет необходимости искать соответствующую надпись), так называемое «логическое доказательство» говорит о совместимости («совместимо с собранными и уже известными всем данными» и далее). Разница между двумя случаями ясна даже ребенку; быть может, уяснить себе ее способен и заместитель прокурора.

Впрочем, законно ли подменять внешние свидетельства о поведении индивида не подтвержденными данными, а просто-напросто документами, совместимыми с тем, что оказалось действительно установлено? Следует различать политическую и логическую совместимость. Начнем с первой. Согласно Нандо Далла Кьеза (он брал интервью у заместителя прокурора Спатаро), те, кто осуждает злоупотребление «логическим доказательством», недооценивают тяжесть ситуации, возникшей в Италии из-за возросшего влияния, в том числе и политического, организованной преступности 64. В процессах по делам мафии и каморры обращение к «логическому доказательству» вводится из-за необходимости противостоять людям, которые уничтожают, прячут или подменяют улики. Это рассуждение приводит меня в замешательство, хотя у меня нет сомнений в принципиальной важности борьбы с организованной преступностью. В любом случае такой ход мысли нельзя распространять на процесс совсем иного рода, подобный тому, что велся против предполагаемых убийц Калабрези. Здесь одновременно восторжествовали «логическое доказательство» и уничтожение материальных улик (одежды жертвы, автомобиля участников покушения, пули, лишившей Калабрези жизни), и это исчезновение отнюдь не было делом рук подсудимых.