Павел Сочнев - Другие [litres самиздат]

Меня, вероятно, тогда совсем недавно отлучили от соски. Вот и бросился как изголодавшийся. Нет, не голодный, а изголодавшийся по процессу. Обсуждали и смеялись, не скрывая от меня – что малыш может понять? Малыш всё слышал и всё понимал. Малыши всё понимают, поэтому будьте поаккуратнее с детской психикой, не травмируйте её. Это я вам как бывший малыш говорю. Я помню свою жизнь с яслей.

Из других занятий на маминой работе помню интересное ковыряние бумаг, игру со счётами, рисование «каляк». Сидя у мамы за спиной, я чувствовал себя очень уютно и защищённо. Люди заходили в кабинет и выходили из кабинета. Некоторые достаточно близко подходили к маминому столу. Некоторые, из тех некоторых, которые подходили, пытались заглянуть за стол, чтобы посмотреть на меня. Я в таком случае старался юркнуть под крышку стола в межтумбочное пространство. И уже оттуда следил за ногами через неширокую щель под столом.

Отец, когда приехали на Сахалин, сначала работал мотористом на эРБушке. Это такой маленький рыболовный кораблик – Рыболовецкий Бот. Он, хоть и маленький, но всё как у настоящего корабля. Штурвал, рубка, трюм, каюты, даже мачта. В народе говорят: «Рыбак – дважды моряк». Это правильно, потому, что море опасно само по себе, а рыбаки не только по нему ходят, но и работают.

Из рассказов отца я знал, что они и штормовали (это когда не успели войти в порт и поэтому остались в открытом и бушующем море), и, может быть не однажды, по несколько дней боролись за живучесть – обкалывали лёд. Круглосуточно. Как только корабль отходит от причала – начинается выживание. Так нас учил капитан-инструктор на шкиперских курсах, и я с ним абсолютно согласен.

Потом папа работал водителем в леспромхозе. На бензовозе, на лесовозе. Потом перешёл в пожарную часть. Тоже водителем. Это я уже помню хорошо. А то что было до «пожарки» не помню по причине малолетства или своего отсутствия. Не помню нашей собаки Шарика, не помню лисы. У нас дома (во дворе) какое-то время жила лиса. Потом сбежала. Не помню, как наша семья жила в бараке. А дом, который помню, был на Лесной 22.

Маленький уютный «частный» домик на две семьи, который стоял на сопке, с шикарным видом на море (залив Делангля в Татарском проливе) и маленьким двориком, поросшим «ромашкой пахучей» (Matricaria discoidea). Это такая невысокая, очень мягкая и душистая трава у которой цветы совсем без лепестков. Сейчас дома нет, на его месте поставили котельную. Дома уже давно не было, а кладбище, сопки и шикарный вид на залив так и остались. До 17 лет я прожил на Сахалине. Сначала на Лесной 22, потом нам дали квартиру в двухподъездной двухэтажке.

А ещё за домом был огород с картошкой, морковкой, укропом, луком, редиской и т.д. И ещё были огороды. Не очень большие. Всего 4 (Четыре). Во дворе был погреб для хранения запасов, а в доме – подпол. За тем огородом, который у дома, было кладбище, сопки и лес. Моё детство прошло в период правления Брежнева. Стабильный период со стабильными ценами и стабильными зарплатами. Папа был немного другой – в пьянках не участвовал, интеллигентом не прикидывался, просто делал своё дело. Делал хорошо. На работе его ценили, в посёлке относились с уважением. Хозяйство было не весть какое огромное, но крепкое. Мама также «звёзд с неба не хватала», просто работала. Без попыток подмазаться. Честно, без заискиваний и подмазываний.

Родители не были жадными и расточительными не были. Им и нам вполне хватало того, что было, и чтобы обязательно было время побродить по лесу, сходить на берег моря. Сложа руки сидеть не удавалось, потому что если не было «бытовухи», то бродили по лесу или по берегу моря. Иногда совсем просто так.

Если в лесу случался офигенный урожай грибов, то отец за бесплатно развозил их по знакомым. Грибные и ягодные места не показывал, не из жадности, а потому что вытопчут. На Сахалине и сейчас у многих есть своя речка Бобровка. Такой речки нет на картах Сахалина, но она часто присутствует в рассказах грибников, ягодников, рыбаков и охотников. Так же, как и грибами, отец делился рыбой, за бесплатно. После пенсии папа плёл корзины и мочалки. На корзины шли упаковочные ленты, которые папа находил на берегу моря, а на мочалки – обрывки сетей и упаковочные верёвки, тоже с берега моря. Хобби такое было, чтобы не бездельничать. Потом раздавал их соседям.

Ещё родители никогда «не мыли кости» окружающим. В посёлке ходило очень много сплетен и слухов. Иногда они долетали и до нас. Есть такая категория людей, основное занятие которых разносить и раздувать слухи и сплетни. Родители в этом не участвовали, не разукрашивали подробностями, не передавали дальше, не обсуждали дома. Хватало тем для разговоров кроме сплетен.

Специально чему-то меня не учили, просто подавали пример и следили чтобы хорошо учился и не хулиганил. В результате основы отношений к миру и окружающим плотно уселась не только в голове, но и во всём мне. Может быть, потому что не противоречила генетической памяти? Один из знакомых, глядя на то как я мастерю из подручных материалов какую-то очередную приблуду, которая облегчит мне жизнь, с горечью сказал: «А мой отец ничему меня не учил». И мой тоже не учил! Он научил каким-то основам, а так, чтобы учить как что-то делать – этого не было. Основы, которые оказались полезными. Я наших детей учу так же – больше творчества, больше импровизации. Даже в кулинарии. При минимальном риске для себя и окружающих.

Что такое инфляция в советские времена мы не знали. Это было где-то далеко и никак не с нами. Когда она нас постигла, не огромные, но достаточно внушительные сбережения родителей обесценились. Потом государство сбережения проиндексировало и вернуло. Вместо двух машин, которые можно было купить когда то, вернули деньги на четыре булки хлеба. Я в очередной раз понял, что надеяться можно только на себя.

Папа умер в начале декабря 2001 года. Умер просто и быстро. Принёс из подвала уголь, лёг на кровать, а через пять минут его не стало. Ему было 73 года. 73 года нелёгкой и нескучной жизни. В Сибири мужики так и умирали – сделал всё по хозяйству, лёг на лавку и умер. Я не смог прилететь на его похороны. Перелёт стоил как полугодовой доход. А запасов у нас тогда не было. Нет и сейчас. Я живу так же, как и мои предки – здесь и сейчас. Совсем не думаю про завтра, но «в колодцы не плюю». Стараюсь не плевать.

Папу похоронили на кладбище, которое за бывшим огородом, нашего бывшего дома. За кладбищем – сопки. Я с папой в детстве несколько раз ходил весной за сопки за берёзовым соком. А перед кладбищем – море, залив Делангля. На море папа брал меня не всегда, но очень часто. Папа меня многому научил. Что-то досталось от далёких и очень далёких предков на генетическом уровне, чему-то научил он. Через несколько лет я перевёз маму с Сахалина к нам. А за три года до её смерти перевёз в пансионат. Наша жизнь изменилась. Дома сидеть не получается, а работать, не зная, что может с ней случится в течение дня я не мог. Т.е. мог, но каждый раз летел домой в ожидании беды.