Елизавета Переяслова - Братья

– Это ты, Вольга? – Насмешливо спросил Нечай. – Извини, я увидел из-за сугробов только серое пятно, и принял тебя за бродячего пса, вот и кинул снежок – прогнать с дороги.

– Пожалуй, от собаки тебе досталось бы за такие слова. И за снежок тоже.

– А ты пожалуйся своей матери-ведунье. Может, она меня лаять заставит? – и Нечай снова залился смехом.

– А чего тебя заставлять делать то, что ты и так умеешь? – Мишата встал рядом с братом. – И так вечно лаешь всех вокруг.

– А вот и второй Любавич пожаловал. Что, опять для своей мамки-колдуньи всякую гадость на болотах собирали? – Нечай вырвал у Мишаты лукошко. – Ой! Вы посмотрите! они девичьи угодья обирать ходили! Клюквой баловать свою мать-ведунью будут! Или она ягоду заговорит, да девок угощать будет, а от того у них личики белые прыщами пойдут?

– Точно-точно, – поддакнул один из Нечаевых дружков. – Сестрица моя у нее травки брала, в баню сходить. Так вышла оттуда, будто кто ее крапивой настегал! До сих пор чешется!

– Что ты напраслину возводишь, Нечай. Уж не твоему ли батьке матушка помогла, когда он на охоте застудился?

– Помогла. Еще бы ей не помочь. Ведь моему отцу стоит только слово сказать, и ее, приблудную, из селения вмиг выгонят. Вместе с вами. Где она тогда зелья свои варить будет?

– Не варит она никаких зелий. Отвары целебные готовит, и все.

– А почему же она вас нынче из дому спровадила? – Нечай хитро прищурился. – Небось, как вы ушли, заперлась, и…

– А пошли сейчас, и проверим, чем там матушка занимается. – Вольга с вызовом оглядел троих соперников. Мишата, у которого уже начинали чесаться кулаки, мысленно поблагодарил брата. Он уже готов был расквасить нос этому задавак Нечаю.

Пятеро мальчишек пробрались по оврагу к самой избушке Любавы. Из печи валил дым. Сквозь конца видны были отблески света. Недолго думая, Вольга забрался по поленнице и заглянул в оконце. Мать была не одна. Напротив нее сидел статный рыжеволосый незнакомец. Дорогая шуба, крытая алой тафтой и отделанная соболями, соболья же шапка, лежащая рядом, выдавали в нем купца. Нечай и его приятели как-то сразу заскучали. Они ожидали увидеть что-то страшное и таинственное, а вместо этого… подумаешь, заезжий купец. На подворье старейшины, Нечаевого отца, чуть не каждый день останавливается подвода.

Нечай с друзьями быстро убрались восвояси, а Мишата все не мог оторваться от узенького оконца под стрехой. Растянувшись на животе, он слушал, о чем говорил с матерью незнакомец.

– Где мальчишки-то? Глянуть бы хоть одним глазком.

– Да скоро уже явятся. С самого утра в лес утянулись. Клюкву, говорит, пособираем. – В голосе матери явственно звучала ласковая улыбка. – Знаю я их клюкву. Накатаюстя сперва на лыжах, надурачатся, потом уж примутся туески заполнять.

Мишата покраснел. Все и в самом деле было так, как говорила мать. Порой они целый день проводили в лесу, больше развлекаясь, чем собирая ягоду или хворост.

– Одного-то я недавно видел, имя ему давал. А на второго, твоего, посмотреть не успел.

Мишата почувствовал, как холодом протянуло по спине. Вспомнился красавец-Рысь и его яркие, немигающие золотые глаза. Неужто… неужто это он приходил на лесную поляну в день посвящения?

– Оба они мои. Как прижала его к груди семь лет назад, так и поняла: мой он сын.

– Лучше тебя мне матери не сыскать было. Хоть и не родное детище, а воспитала, как своего. – незнакомец ласково тронул мать за плечо.

Мишата наконец понял, о чем говорит незнакомец. Кто-то из них Любаве не родной сын.

– А что, не замечала ли ты за ним чего-нибудь… этакого. Он мне братучадо все-таки. Должен был как-нибудь проявиться.

– Нет, Семаргл Сваржичь… Да он же мал еще. Я то уж знаю, кровь она всегда свой голос подаст. – Любава тяжело вздохнула, а Мишата чуть не сверзился с поленницы. Семаргл! У его матери, в их избушке, сидит сам бог огня! Да еще и говорит, что он – дядька кого-то из них. Кто же тогда отец этого подкидыша? И кого подкинули? Его или… Вольга, проводивший Нечаевича, вернулся и тоже залез на пленницу. Мишата дал ему знак молчать, и отвел в овин. Там он рассказал брату о том, кто у матери в гостях, и о том, что одному из них огненный бог приходится дядькой.

– Так что мы с тобой получается, не братья. – закончил он сумрачно.

– Как это не братья? Нас одна мать вскормила. Ни тебя, ни меня она не ласкал и не строжила сильней, чем другого. Так что ты мне брат все равно. А насчет того, кто из нас подкидыш, даже сомневаться нечего – ты.

– Это почему еще? – Мишата обиженно засопел.

– Ну как… Если Семаргл одному из нас дядька, стало быть, отец у него не простой человек. Так? – Вольга загнул палец.

– Так. – Согласился Мишата. Конечно, называть Перуна или Велеса человеком, пусть и не простым, было неправильно, но и произносить их имена как-то жутковато.

– Ты сильнее, чем я. Да и большинства мальчишек в веси сильнее, на солнце никогда не обгораешь, хоть и рыжий, как я. Это тебя прадед-солнце не хочет обижать. И в лесу не заблудишься никогда – это тебя леший боится запутать. А еще на тебя ни одна собака не лает. Ну что, пойдем тебя дядьке покажем?

Мишата уныло поплелся за братом. Он завидовал легкости, с которой Вольга принял свалившиеся на него новости. И тому, как быстро разрешил брат загадку, над которой Мишата готов был ломать голову всю ночь. Вольга же поскрипел у порога лыжами – сделал вид, что они вот только что воротились. В темных сенях мальчишки поставили в угол лыжи, повесили куртки. Вольга еще раз сжал руку брата. Скрипнула дверь в горницу. В печи ярко грел огонь. Мерно жужжало веретено – Любава сидела за прялкой. Кроме нее в горнице никого не было. Мишата хотел было спросить ее о госте, но Вольга вовремя пихнул его в бок. Столько времени мать хранила от них эту тайну. Незачем вынуждать ее сейчас рассказывать им все. А что странный гость их не дождался, так наверняка у бога огня есть дела поважнее, чем ждать, пока какой-то мальчишка вернется из лесу.

Всю ночь Мишате во сне виделись горящие глаза рыси. Он так и не решился рассказать брату о том, что с ним произошло в день посвящения.

На следующий вечер мир нави вновь дохнул в лицо Любавичам. Сын воеводы, Лютобор пришёл к Любаве чем-то встревоженный. Его отец, воевода Вышата, заболел. Началось с ерунды – с щепки, впившейся в ногу на охоте. Мать, словно почуяв что-то, кинулась лечить – прикладывала к ноге припарки из ароматных трав, заговаривала ранку.

Вышата сперва подсмеивался над матерью, отмахивался. Что, мол, мне, старому коняке, сделается. Лютобор тоже не встревожился за отца. Воевода всегда казался ему несокрушимым. Парень не помнил, чтобы к отцу хоть раз привязывалась хворь посерьёзней насморка.

Но вскоре Вышата перестал улыбаться. Стал охать, надевая сапог. Старался беречь больную ногу. А потом и вовсе слёг. Метался на лавке в мокрой льняной рубахе, расшитой оберегами, защищающими от болезни. Вдыхал дым курящихся у изголовья целебных трав. Нога из-за пустячной царапины опухла, сперва побелела, а потом вокруг ранки появился чёрный высохший струп. Он отходил вместе с тряпочками, которыми ежедневно перевязывали рану. И из-под корки сочился зловонный густой гной.