Иван Азанов - Записки русского солдата

Когда я родился, тогда мать моя тоже уже не вполне здорова была, а детей в живых трое было. Дочь старшая уже большая была, приданое готовила. Старшему брату, Степану Николаевичу десять лет было. Он в отца пошёл, выглядел молодцом, крепышом. Отец на него все надежды возлагал. Второй брат, Леонид, шести лет был, да болел всё время. На него махнули рукой, мол, всё равно умрёт, сколь помается. Ну а тут я появился. Видимо, решили, что я-то вовсё ни к чему, лишний рот, да от дел отрывал, уход нужен. Мать больная, а сестре невеститься надо. Ну и отпустили меня на божью волю. Выживёт, так выживёт, а нет – так бог не забыл. И мало кого интересовало моё житьё-бытьё.

Со мной мало разговаривали, боялись, что я узнаю, что в чужой семье живу. А знать-то я про то лет четырёх или пяти знал. Маму и папу мне полагалось дядей и тёткой звать. А я никак не называл, язык не поворачивался. Зато меня не любили никто, упрямцем звали, самовольником. Отец сокрушался всегда: «Ох, мало тебя драли, ох, что из тебя выйдет!» Старший брат, крёстный мой, тот вообще со мной разговаривать избегал, считал ниже своего достоинства. Когда старикам письма писал, так обо мне спрашивал: «Что там дурак-то делает? Всё не поумнел?» Однажды я зашёл к нему, когда после ФЗУ уже работу искал. Думал, может, поможет чем, брат ведь всё-таки? Так он мне показал, где окошечко в отдел кадров на судозаводе. И бумажник свой, а в нём штук пять двадцатирублёвых бумажек. И сказал: «Вот как надо жить-то!» Да потом мы и расстались.

Мой другой брат Леонид, тот охотно болтал языком при каждой встрече, но чтобы что-то дельное сказал, что-то не помню такого случая. Больше бывальщины, да небылицы рассказывал. Жаловаться мне на свои обиды некому было, потому я молчал, как не было их. С мамой у меня однажды состоялся откровенный разговор. Было это в конце 1935 года, когда я после ФЗУ в депо Верещагино работал слесарем. Да на Октябрьские праздники решил на родину свою посмотреть, охота стало. Братья отправились на колхозный праздник пьянствовать, отец в караул ушёл. Мы с мамой одни «с глазу-на глаз» остались. Она настолько была слаба да больна, что сама ни встать, ни лечь не могла, я и остался с ней, чтобы поухаживать за ней. Братья и меня на гулянку звали, да я отказался. Я ведь в колхозе не работал и на готовом пировать не научился ещё. Молод.

Ну и мы с мамой всю ночь проговорили до утра. Она мне про свою жизнь всё про всё рассказала, я ей про свою всё. Поплакала она за ночь много раз, потом говорит мне: «Зажги-ко свечу, да подай мне икону, я тебя благословлю, может больше и не увидимся». Она верующая была. Ну а я спорить с ней не стал, исполнил все её желания. И сказала она мне: «Живи, как знаешь, не мне тебя учить, будь счастлив!» Потом велела положить все инструменты на место. По её и вышло: больше мы уже не встретились с ней, она померла в сентябре 1936 года. В 1940 году помер и отец. Я в то время на востоке в Армии служил. Похоронены оба они без меня на Дворецком кладбище. Теперь на том месте лес стоит. Так что могилки ихние непросто отыскать.

В армию призвали меня в Коми-Пермяцком округе, из села Юсьва, 20 сентября 1939 года. В городе Кудымкаре была врачебная комиссия. Смотрели все врачи-специалисты. У меня обнаружили грыжу белой линии живота, но признали годным к строевой службе. Ночью нашу команду номер 75 погрузили на три машины ЗИС-5 по 25 человек на каждую и отправили на станцию Менделеево. Дорогой машина, на которой ехал я, где-то около деревни Ракшино, в лесу слетела под мост в сухой лог. Высота моста два с половиной – три метра, но машина не перевернулась, а встала на колёса. Людей никого не покалечило, отделались простыми ушибами и то несколько человек.

Машина вышла из строя: поломались все четыре рессоры, но своим ходом ушла обратно в г. Кудымкар. Мы же разместились на оставшиеся два «Захара» и без приключений доехали до станции Менделеево. Здесь у моих «старых», а они жили и работали на нефтебазе, распили ящик водки. При сём присутствовали мои товарищи: Андрей Петрович Казанцев, Иван Иванович Соловьёв, Егор Иванович Рисков, старший нашей команды и братан, Пётр Степанович Коротаев, заходили и несколько сотрудников нефтебазы, и соседей по нефтебазовскому дому, где жили старики. Потом мы погрузились в эшелон, заняли два двухосных вагона. Разместились на голых нарах и так ехали до Свердловска. В городе Свердловске перешли в другие вагоны и опять же на голых нарах ехали до города Челябинска.

В Челябинске оформили настоящий воинский эшелон, т.е. подали вагоны с нарами, печками, снабдили тюфяками, вёдрами для воды. Потом вывели эшелон за город, там набили тюфяки соломой. В эшелоне была походная кухня. Прошли через санобработку и баню. После всего и отправились в долгий путь, тряслись в этом эшелоне двадцать двои сутки. Пункт назначения наш был в Приморье, разъезд Сибучар. Километрах в шести от Сибучара стоял 151-й кавалерийский полк, который входил в 31-й кавалерийский дивизион. Сибучарский гарнизон был довольно обширен. В нём были и пехотные, и артиллерийские, и танковые полки. Гарнизон имел свой ипподром, баннопрачечный комбинат. Прибыли мы в полк 8-го октября. Полмесяца были в карантине. Жили в отдельной казарме, в столовую ходили тоже отдельно от старослужащих.

В полку было одно каменное здание, где помещался полковой клуб и полковая кухня, а так же котельная. Казармы были деревянные, рубленые. Отопление казарм печное. Столовая досчатая, засыпная. Конюшни солдатской постройки, построены на один эскадрон. Конюшня эта примерно на 250 лошадей одно здание. В казарме располагалось два эскадрона на двухъярусных койках. Проходы между койками малы, можно пройти только боком.

До декабря мы были на строительных работах. Потом начался учебный год. Распорядок дня: Подъём в шесть ноль-ноль. Туалет в 6.30. До восьми уборка лошадей, до восьми тридцати – завтрак. До девяти часов политинформация. Потом четыре часа занятия. С 13.00 до 14.30 – уборка лошадей. С 14.30 до 15.00 обед. С 15.30 занятия. В 8.30 уборка лошадей. В 9.00 ужин. В 10.00 личное время. В 10.30 вечерняя поверка. В 10.40 вечерняя прогулка. В 11.00 отбой.

Когда началась Финская война, то нам добавили ещё час занятий. Так что с шести утра и до одиннадцати вечера всё время бегом. На перекур давали пять минут формально, на деле их никогда не выдерживали, всегда опаздывали, хотя всё время спешили. Командир взвода, младший лейтенант Туманков, имя-отчества не помню, был человек дельный, толковый. Своё дело знал очень хорошо, очень спокойный человек. В полку был на хорошем счету, солдат уважал. Но был и требователен, и справедлив, чего не скажешь о командирах отделений и помком взвода. Это были чурки с глазами. Службисты до самозабвения. За готовую кашу готовы служить сто лет! Только бы не выгнали! На солдат могли лаять с подъёма до отбоя. За восемь месяцев службы с ними я от них не слышал нормальной человеческой речи, одни команды или нотации.