Анджей Иконников-Галицкий - Сожженные революцией

«Никого нельзя судить. Человек в горе и в унижении становится ребёнком. Вспомни Вырубову, она врёт по-детски, а как любил её кто-нибудь. Вспомни, как по-детски посмотрел Протопопов на Муравьёва [120] А. Д. Протопопов – последний министр внутренних дел царского правительства; Н. К. Муравьёв – председатель Чрезвычайной следственной комиссии. – снизу вверх, как виноватый мальчишка , когда ему сказали: “Вы, Александр Дмитриевич, попали в очень сложное историческое движение”…» [121] Блок А. А . Указ. соч. С. 340

В «сложное историческое движение» попал не один Протопопов, но и члены Чрезвычайной комиссии, и вся страна. Революция несла Россию в неизвестность. Всё шло не так, как ожидали либеральные интеллигенты в марте – апреле 1917 года. Развал армии, большевистский и анархистский радикализм, охватывающий массы, экономический спад, рост цен, разгул преступности, нарастающее бессилие власти. И это было начало бедствий. Катастрофическое движение подземных масс, которое давно предчувствовал Блок, началось. В воздухе всё явственнее звучал угрожающий гул – музыка революции.

Пока Блок, преодолевая сонливую усталость, вёл записи на заседаниях следственной комиссии, Савинков успел метеором промелькнуть в сумбурно-красном Петрограде, умчаться на фронт, примчаться и умчаться вновь.

Его второму пришествию на историческую сцену были предпосланы годы жизни в эмиграции, во Франции, Италии, снова во Франции. Годы, наполненные жизненной мелочёвкой: писанием (статей, мемуаров, романов, стихов) и женщинами. Он не был донжуаном, но был внимателен к женщинам, а главное, умел покорять их, властвовать над ними. Заграничные скитания окончательно похоронили брак с Верой Глебовной. Больше года продолжалось выяснение отношений в письмах, мучительное для обоих. Она рвалась к нему, он не хотел её. Или хотел, но сомневался. Или им уже владели иные страсти. Тут перед нами предстаёт совсем другой Савинков, никакой не гений и не злодей: неустроенный, мятущийся, неуверенный в себе, несчастный. Человек как все. Человек, которого хочется жалеть и презирать. Действительно ли такова была оборотная сторона его демонообразной личности или он таким отражался в искажающих зеркалах любящих женских глаз? Трудно в этом разобраться сквозь дымку беглых почтовых строк.

Из письма Бориса Савинкова Вере Савинковой, 20 августа 1906 года ( особенности пунктуации сохранены):

«Делать мне совершенно нечего. Работать в тех условиях в каких я – очень трудно. <���…> К этому прибавлю сознание, что я окончательно выбит из колеи, что прежней дорогой я далеко не уйду, что на другую дорогу [бежать] невозможно, по крайней мере теперь. <���…> Я бездомен как крыса и куда деться куда деваться? Как я приду тебе на помощь? Скажи? Чем? Я сам измучен душой до последней степени и не вижу конца, не вижу исхода» [122] Переписка Б. В. Савинкова и В. Г. Савинковой здесь и далее цит. по: «Мой труд не принесёт мне ничего кроме горя». Из переписки Бориса Савинкова // Источник. Документы русской истории. 1995. № 4 (17). С. 8–12. .

Из писем Веры Савинковой Борису Савинкову, 1907–1908 годы (особенности орфографии и пунктуации сохранены):

«Когда я думаю, что я теряю тебя как мужа, мне не страшно совсем. Не страшно, ибо я знаю, что если ты выберешься то душа твоя, где бы ты ни был, будет близка мне и всему тому, что мне дорого. Если ты уйдёшь от детей для того, чтобы всё же жить, я тоже не страшусь. Если буду знать, что ты живёшь и живёшь сильно и красиво, я всегда найду силы растить их так как нужно и за тебя и за себя. <���…> Если бы я знала, что ты свободен как всегда в своих решениях и так же смел как всегда, тоя бы ещё верила, что ты выберешься. Но у меня такое впечатление, что ты помимо всего ещё утратил долю своей смелости и свободы».

«Ведь мне так тяжело если ты один и я одна. Да ведь всё время приходится быть на чеку. Ломаю себя ежечасно. Дети ведь подросли, теперь сами советники большие и думают и много понимают. <���…> Нужно душу свою сохранить мне для них. А душа без любви, без ласки, с одной заботой, вечной тревогой гаснет, опускается. Бесконечно хочется быть с тобой. Ведь последнее время я тебя совсем не знаю. Хочется знать тебя близко, близко любить и согреть».

«Писать чаще невозможно, трудно писать, когда нечего. <���…> Дети сегодня пошли в школу, очень рады этому. Ты можешь быть совершенно спокоен, что они тебя не забудут».

Когда Вера Глебовна писала вот эти последние строчки, когда дети их пошли в школу – 1 сентября 1908 года, – её любимый Боря там, далеко, во Франции, жил уже с другой женщиной. Миновав несколько кратковременных увлечений, он вступил в гражданский брак с Евгенией Ивановной Зильберберг, сестрой участника Боевой организации Льва Зильберберга, повешенного годом раньше в Петербурге. Союзу Бориса с Евгенией суждено было продлиться столько же, сколько и браку с Верой: девять лет. В 1917 году, в дни последнего своего фаэтонова взлёта, Савинков встретит и свою последнюю любовь… Но об этом чуть позже.

Началась мировая война, но и она не помогла Савинкову вернуть утраченную «долю смелости и свободы». Были попытки вступить добровольцем во французскую армию. Но во Франции на него, бывшего бомбиста, заклятого врага союзной Российской империи, смотрели с подозрением. Да он не особенно упорствовал в своём желании пойти на фронт. Так, больше для поддержания репутации. Самое большее, чего смог добиться, – стать военным корреспондентом. Не как экс-бомбист Савинков, а как В. Ропшин стал печататься в либеральных русских газетах «Речь», «День», «Биржевые ведомости». О своих собственных статьях в письме к Максу Волошину (сентябрь 1915 года) отзывался так: «…Дрянь коричневая. Я – раб. Пишу для денег». И тремя месяцами позже: «Я влачусь. Пишу мразь. Чувствую себя на дне колодца, где мокрицы и жабы. Пью» [123] «Душевно ваш В. Ропшин» (переписка Бориса Савинкова с Максимилианом Волошиным) // Максимилиан Волошин. Избранное. Стихотворения. Воспоминания. Переписка / Подгот. текста, вступит. статья и коммент. З. Давыдов, В. Купченко. Минск, 1993. URL: http://az.lib.ru/s/sawinkow_b_w/text_0120.shtml. .

Жалкое существование для бывшего демиурга.

И вот в Петрограде совершилась революция.

Над всеми русскими политическими эмигрантами засияло новое небо. Все они устремились в Россию.

Савинков – далеко не в числе первых.

Что задерживало его в постылой Франции – сказать трудно. Возможно, семейство (подрастал его и Евгении сын Лев); возможно, денежные дела. Во всяком случае, он выехал на родину уже тогда, когда его бывшие политические соратники и конкуренты вовсю кувыркались в петроградском революционном водовороте. Через Норвегию и Швецию добрался до Гельсингфорса и 9 апреля 1917 года, на сороковой день после гибели российского самодержавия, вышел из поезда на Финляндском вокзале Петрограда. Шесть дней назад здесь, на площади перед вокзалом, многотысячная толпа солдат, рабочих, обывателей, интеллигентов встречала Ленина и его спутников, вернувшихся из Швейцарии. Савинкова тоже чествовали, но как-то устало, дежурно. Видно, петроградцам уже наскучили шумные триумфы возвращающихся изгнанников. В душах кипели иные страсти, умы будоражили иные вопросы. Воевать ли до победы или – штык в землю, немедленный мир? Поддерживать ли Временное правительство – или вся власть Советам?