Татьяна Иванько - Байкал. Книга 5

– …Как же ты говоришь, что все равны? Ведь даже от рождения все люди неравны. Кто-то родится во дворце, а иного норовят выбросить в канаву…

Небольшой, не щуплый, но довольно худой, и бледный, не слишком красивый юноша поднял лицо, у него было обычное, кажется, здешнее лицо, но светлые глаза и длинные светлые, даже белокурые волосы, что обрамляли его, делали его каким-то необычным среди всех этих детей знойного юга. Он улыбнулся немного, не снисходительно и не заносчиво, он улыбнулся так, что его лицо вдруг стало неизъяснимо прекрасно, прекраснее всех, кто смотрел на него. И более того, оно было как-то остро знакомо мне. Словно я видел его. Словно я давно и глубоко его знаю, и эти огромные глаза и… он сидел где-то глубоко и больно во мне…

– Неравенство, о котором говоришь ты, Араний, не врождённое, не того, кто пришёл в мир, а того окружения, где человеку пришлось явиться на свет и быть испытываемым богатством, или же, напротив, нищетой. И то и другое испытание не из лёгких. А младенцы, кои явились суть есть младенцы, во всём равны, плачут, дышат и тянутся к своим матерям…

Тогда вступила девушка и весьма красивая собой.

– А если один из них красив, а второй уродлив, разве и тогда они равны?

– Всё то же, Мария. Как богатство и нищета, так и красота и уродство – лишь соблазн и обещание. И разве они осознают сою внешность? Потому души у обоих родившихся чисты и непорочны, ничем не замутнены и светлы, ярче самого солнца…

Возбудился ещё какой-то вопрос, но Арик потянул меня в сторону от этого интереснейшего собрания.

– Ар, ну… – вздохнул я, чувствуя себя ребёнком, которого уводят с каруселей. В детстве я страшно их любил…

– Захочешь, я ещё устрою тебе путешествие сюда, хоть сто, но теперь давай возвращаться, – сказал Арик, уводя меня подальше от собрания.

И вот снова миг и тяжко звякнувшие крылья и мы опять в моём приятно прохладном и благоухающем саду. Тут уж совсем вечер, скоро нетопыри полетят…

Я сел на траву, чтобы отдышаться, не в силах дойти до скамьи на трясущихся ногах.

– Кто это такой? – спросил я Арика, сидевшего рядом со мной.

Он пожал плечами.

– Я не знаю, Эр, кто он. Какой-то просветлённый мудрец или… не могу сказать. Тебе… не показалось, что он… напоминает кого-то?

– Да… Только… я не могу вспомнить, кого… кого Ар? Ты знаешь?

– Нет. Но сердце у меня не на месте, словно я смотрю, но чего-то не вижу…

– А зачем мы летали смотреть на него? Князь Тьмы хочет его убить?

Арик покачал головой.

– Нет, не убить, Эр, ныне Лукавый куда умнее и тоньше, грубое злодейство уже не по его части, это так, развлечение для мелких бесов. Ныне Он хочет смутить, обольстить его. Погубить его чистоту. И хочет, чтобы это сделал я.

– Что сделал?

– Говорил с ним. Смущал его… лгал, лил ему в уши смрадный яд… Чтобы смог разубедить его в том, что он сын Божий.

– Мы все сыновья Божьи, оттого Враг Человеческий и приходит терзать нас, – сказал я, удивляясь.

– Вот то-то. Ты это знаешь, я это знаю, так как я смогу убедить кого-то, что это не так?..

Я рассмеялся, потрепал Арика по крепким плечам, прямым и сильным, чего они только не вынесли уже на себе.

– Ты устал сей день, вот и не соображаешь, братец Ар! Не хочешь убеждать и не надо. Он же не проверит, добросовестно ты выполнил его приказ или нет. Это Бог читает в наших сердцах, потому что живёт в них, Князю Тьмы надо ещё суметь заглянуть туда…

Арик посмотрел на меня, просияв. Да, таким измождённым я давно не видел его.

– Эр, ты…

– Да ладно, я знаю… – засмеялся я, не собираясь слушать его благодарных восторгов. – Предлагаю вот что: отдохнёшь и возьми меня с собой в следующий раз, может, и ещё чем помогу тебе. По крайней мере, хоть послушаю ещё раз этого чудного парня…

Я вернулся домой, усталый донельзя, каким не помню себя много лет, повалился прямо на двор. Уж начинало смеркаться, немного и солнце упадёт за вершины, станет совсем темно. Аяя, подбежала, испуганная и даже бледная.

– Что ты?.. что ты, Ар?..

Я обнял её, успокаивая, убирая крылья, чтобы не глядела.

– Не бойся, устал всего-то… всё хорошо.

– Идём, идём в баню и спать. Взвару только выпьешь…

Она помогла мне подняться, и побрели мы в баню.

– Я Эрика видел, – проговорил я, оглядываясь на неё, обнимавшую меня, как немощного. – Дворец у него… хоромы не хуже царских… не жалеешь?

– Жалею, конечно… опять ведь погадала, всё из дворцов лачуги какие-то бегу, – ответила Аяя даже без улыбки, но я знал, шутит. Кроме того, наш дом, хоть и не дворец, конечно, но отменный. Аяя спросила меж тем: – Счастлив он?

Она посмотрела на меня, и тут я увидел в её глазах, как она не простила себя по сию пору за Эрика, по сию пору помнит, что предала его, мужа…

Баня расслабила мне тело, взвар и душу, и я спал после так, что не помнил даже, как добрался до подушки. А, проснувшись, увидел заходящее солнце. Я сел на постели, оглядываясь, не спуская ног, Аяя только-только заходила в дом, увидела, что я сижу, улыбнулась, поставив корзину с фруктами.

– Проснулся? Вот и хорошо, а то я соскучилась совсем, улетел, вначале не говоря ни слова, а после… Вставай Ар, поснедай, сил набираться надоть.

– Иди сюда… – сказал я. Совсем не есть я хотел теперь…

– Арюшка, да ты что, и так день пропал… – засмеялась Аяя, вроде и не желая.

– То-то, что пропал, иди, – я откинул лёгкое летнее одеяло.

Если не придёт, точно не любит меня, точно жалеет, что Эрика на меня променяла… вдруг стало так страшно…

– Какой ты… – смущаясь, она потянула платье с плеч, подходя…

– Не снимай, я сам… сам… – я обнял её, приподнявшись, потянул к себе, моя, моя, тонкая, упругая и податливая, моя… душистая, пахнет лучше всех садов в мире… губы сладкие, словно ягоды, рай там, в этих губах… И… Любит! Любит меня, не думает о нём!..

…Но я думала об Эрике. И часто. Не теперь, конечно, не в эти мгновения, но… Думала, что судьба обошлась со мной жестоко, коли заставила сделать такой выбор. И в том, что ребёнка ему не родила, я тоже винила только себя, это было наше, моё и его, я не уберегла… как и сына Огня, только теперь я виновата по-настоящему… Мы с Огнем не обсуждали это, никогда он не упоминал ни о нашем не родившемся сыне, ни о сыне Эрика. Он ничего не говорил, не спрашивал, мы спрятали всё, что случилось тогда, словно просто соединились после разлуки, а Эрик между нами никогда не возникал, и мы не переступали через него…

Но это было неправильно. Эрик его брат, и он его любит, и я люблю, мы должны были расставить всё по местам. Но ни я не решалась заговорить о моём муже, коим Эр оставался по сию пору, хотя, быть может, он и решил, что я отказалась от него, да и забыл о том и, вообще, обо мне уже тысячу раз, сколь прошло времени, подумать страшно… Только на то я и рассчитывала, что он забыл. Я не забыла, но я виновна, потому и помню и стану вечно помнить, а он… думаю, должен был забыть, чтобы не болело… А время лечит, говорят.