Александр Дюма - Мадам Лафарг

Я рассказала Адели о своей внезапной и такой понятной симпатии. Мы вместе с ней подошли в шесть часов к окну, заметили несчастного молодого человека, он медленно шел по бульвару, все так же опираясь на руку старика.

Поравнявшись с главным корпусом тюрьмы, он остановился и стал переводить взгляд с одного окна на другое. Одно было открытым, и на лице его отразилось сострадание. С усилием он повернулся к старику и снова словно бы хотел ему что-то высказать жестами и взглядом.

На этот раз старик понял его бессловесную просьбу. Продолжая крепко держать своего хозяина, старый слуга дважды приподнял над его головой шляпу, а тот подняв голову к нашим окнам, словно бы говорил: «Я обращаю свой привет несчастью, я посылаю свой привет несчастной узнице».

Спасибо тебе, несчастный больной. Душой и сердцем я принимаю твое приветствие, и от сердца и души тебе его возвращаю.

И вчера, и сегодня погода была плохая. Мы не повидали нашего друга, но долго о нем говорили. От какой болезни он страдает? Сколько лет она мучает его?.. И все-таки он на свободе… Он свободен!

Одна деталь привлекла внимание моей кузины. Старик был одет в синюю форму, какую носят пансионеры инвалидного дома… Трогательное братство в преддверии могилы. У одного не хватает на хлеб, у другого недостает силы жить, но они крепко взялись за руки и медленно, молчаливо бредут по дороге к Небесному дому. Сначала мы подумали, что бедный больной – жертва разорения… Но, нет, взгляд его слишком горделив. И не стал бы он носить траур по горсти золота. Нет! Несчастье, отнимающее у человека молодость, приходит сверху. В чертах благородного незнакомца сквозило что-то величественное, мало-помалу тускнеющее, виднелась жизнь души, уже уходящая… Адель осведомилась о незнакомце у монахинь из монастыря Винсен-де-Поль, они очень быстро узнают обо всех несчастных, поскольку опекают их.

Адель все узнала. Наш незнакомец оказался поляком-беженцем. Привет тебе, мученик, поклон тебе!

Юный изгнанник жил когда-то в Варшаве, в старинном замке своих отцов… Он был богат, любил бедных, был предан родине и Господу, дорожил друзьями детства, которых звал братьями, дорожил старыми слугами, называя себя их сыном. Отец его погиб на поле сражения. У него осталась мать, и он был ее надеждой и утешением. В возрасте, когда юное сердце обуревают страсти, им владела одна-единственная: свобода его родины, честь ее знамен! Настал день, прогремел набат… Польша восстала, потребовав у деспота вернуть ей свободу… Деспот ответил на ее требование поруганием и мечом. Бесчисленные легионы рабов ринулись лавиной на когорту героев. Варшава встала на путь мученичества. На одну жертву приходилась сотня палачей [169]. Когда смерть насытилась жертвами, карать начали ссылками. Когда в Сибири недостало места, ссылки стали заменять застенками. Но и застенков стало мало, победители отточили законы и стали, как топором, кромсать ими побежденных: запретили молиться Богу, как молились отцы и деды, запретили говорить на родном языке, на котором говорили матери… Умирающая Польша издала предсмертный стон… Никто не пожелал его услышать… Свобода ее захлебнулась в крови. Ей остались только ее слава и ее вера!

……………………………………………………………………………………………………………………………………..

Наш друг был как раз из этих поляков-мучеников, чудом избегший меча победителей. Он попросил гостеприимства у Франции. Слишком гордый, чтобы просить на жизнь, когда он мог на нее заработать, он поступил в учебное заведение, готовящее гражданских инженеров, и там очень быстро выделился своей добросовестностью. Неустанной работой он платил за гостеприимство, оказанное ему чужой страной. Труды и учение помогали ему терпеть горькую жизнь изгнанника.

Болезнь настигла его среди мирных занятий, а подготовили ее тяжкие душевные переживания, которые неизбежно влияют на телесное здоровье. Он получил задание снять план одного из самых интересных подземных гротов Юга. Работая над планом, он каждый день по многу часов проводил в холодной, насыщенной миазмами пещере, при контакте с наружным воздухом воздействие миазмов становилось особенно губительным.

Трудолюбивый молодой человек не замечал, что смерть гонится за ним по пятам, готовясь парализовать его физические возможности, заточить его в неподвижную оболочку трупа. И однажды так оно и случилось.

Вот что мы узнали о нем. Несчастный молодой человек! Его губы не могли больше произнести ни слова, его глаза лицезрели пустоту, правая часть тела потеряла возможность двигаться. Кому-то нужно было за него совершать движения, смотреть, говорить…

Обездоленный! Ты стал живым воплощением своей несчастной родины… Счастливые могут пожалеть тебя. Я могу тебя только любить.

……………………………………………………………………………………………………………………………………

Этим утром один из моих друзей прислал мне коробочку засахаренных фруктов. Никогда еще сладости не доставляли мне такой радости: я собиралась поделиться ими с бедным больным.

Чуть ли не час я готовила свой подарок. Мне хотелось, чтобы благодаря ему изгнанник насладился святыми для него воспоминаниями. Он мог отвергнуть дар… Мог согласиться принять половину… Но как передать ему коробку? С помощью моих родственников? Он мог воспринять это как унижение. Я последовала совету Адели и обратилась к больничному священнику. Только такой посланник мог придать ценность моему скромному подарку.

……………………………………………………………………………………………………………………………………………

Добрый священник передал коробочку и просил мне сказать, что больной пролил сладкую слезу, поблагодарив меня.

Как милостиво Провидение! Как бы ни был крут и мучителен крестный путь, и на нем встречаются благоуханные цветочки. Господь дал нам со-чувствие как передышку в страдании» [170].

В то время, как бедная узница позабыла о своих несчастьях, сочувствуя чужим, против нее готовился заговор, имевший целью ужесточить для нее до крайности суровый тюремный режим.

Но пусть она сама нам расскажет о случившейся с ней катастрофе.

В тюрьме, по словам Марии Каппель, не страдают постоянно, но постоянно нужно быть готовым пострадать.

«В этот вечер, – пишет она в своем скорбном дневнике, который назвала „Часы заточения“, – Адель из-за сильного ливня задержалась в привратницкой. Я за это ее побранила.

Я однажды видела нашего привратника. Постоянная усмешка на багровом лице, ускользающий взгляд, грубость, вмиг меняющаяся на липкую льстивость – ни дать ни взять заигрывающий кот, – и еще что-то, что я даже не могу определить, сразу вызвало во мне инстинктивное отвращение.

Я попросила Адель рассказать мне, о чем они говорили, пока она вынуждена была там находиться, и вот ее рассказ.