Уильям Гаррисон Эйнсворт - Заговор королевы

– Господи! – вскричал смущенным голосом Генрих. – этот голос напоминает нам наши безумные ужасы последней ночи. Но здесь не может быть сарбакана.

– Нет, государь! – вскричал Жуаез. – Но может быть, это какая-нибудь другая выдумка?

– Может быть, было бы благоразумнее не пренебрегать этим предостережением, – сказал Сен-Люк, почти такой же суеверный, как и его повелитель. – Вспомните, Карлу Возлюбленному также было предостережение.

– И нашему несчастному отцу тоже! – задумчиво сказал король.

– Неужели это помешает вашему величеству выйти на арену? – произнес Жуаез. – На вашем месте я ответил бы на слова этого тайного изменника тем, что схватил бы копье и тотчас выступил за барьер.

– Жуаез прав, – сказал герцог Неверский со странной улыбкой, – иначе вы оскорбите шевалье Кричтона, если откажете ему под таким ничтожным предлогом заслужить честь переломить копье с вашим величеством.

– Этой чести я не искал, герцог, – отвечал твердым тоном Кричтон, – и я прошу вас вспомнить, что удар, причинивший смерть Генриху II, был случайным.

– Не говорите об этом, мой милый! – сказал, вздрогнув, король.

– Государь! – вскричал Жуаез, стараясь рассеять мрачные думы короля. – Подумайте о прекрасных глазах, свидетелях ваших подвигов, подумайте о прекрасной Эклермонде!

Генрих обратил свой взгляд к королевской галерее, и при виде принцессы Конде его опасения мгновенно исчезли.

– Ты нас успокоил, брат мой, – сказал он виконту. – Да, мы будем помнить о владычице нашего сердца. Мы не будем более колебаться выступить на арену, хотя бы из-за этого подверглась опасности наша жизнь, хотя бы этот поединок стал нашим последним.

– Он и будет последним! – произнес прежний таинственный голос, звучавший теперь еще глуше.

– Опять этот голос! – вскричал Генрих, которым снова начал овладевать страх. – Если это шутка, то она переходит все границы. Вчера ночью мы простили нашему шуту Шико его дерзость, но сегодня мы не потерпим ничего подобного. Помните это, господа, и пусть бережется этот неизвестный советник, у которого нет мужества открыться.

В эту минуту наконец возвратился Монжуа в сопровождении герольдов, и настроение Генриха значительно улучшилось.

– Слава Богу! – вскричал он. – Если уж нам не суждено ничего узнать об этом благодетеле, то, по крайней мере, наше любопытство будет удовлетворено в другом отношении, а нас это не менее интересует. Милости просим, Монжуа. Ну, что мы узнали? Как имя этого смелого авантюриста? Впрочем, стой! Прежде чем ты скажешь, мы хотели бы держать пари на наше ожерелье против ленты, которая развевается на каске шевалье Кричтона, что этот новый боец – Гиз.

– Принимаю ваше пари, государь, – сказал Кричтон. – Залог против залога.

– Рассуди нас, Монжуа, – сказал Генрих.

– Ваше величество проиграли, – ответил Монжуа. – Это не герцог Гиз.

– Вам всегда счастье, Кричтон! – вскричал Генрих, неохотно снимая ожерелье со своего шлема и отдавая его шотландцу. – Бесполезно бороться против того, кому постоянно улыбается капризная богиня.

– Да, ваше величество лишились талисмана, который лучше закаленной стали защитил бы вас от моего копья, – отвечал Кричтон.

С этими словами он обнажил голову и надел ожерелье поверх своей каски.

Это движение не укрылось от Эклермонды. Как мы уже говорили, ее положение позволяло ей видеть все вокруг, и она с изумлением обратила внимание на необъяснимое поведение короля и его соперника.

Между тем Генрих снова обратился к Монжуа с расспросами о незнакомом рыцаре.

– Он пожелал скрыть свое имя, – отвечал Монжуа, – ему это позволяют законы турнира.

– Держим пари, что ты признал его право поступать таким образом? – произнес раздраженным тоном Генрих.

– Чтобы исполнить должным образом мои обязанности, как представителя вашего величества, я не мог поступить иначе, – отвечал Монжуа.

– Вы правильно поступили, – сказал, нахмурившись, король.

– Я исполнил свой долг, – заметил суровым тоном Монжуа. – Ваш дед, славной памяти Франциск I, не стал бы так со мной обращаться…

– И его внук также, – отвечал, смягчаясь, Генрих. – Простите меня, мой старый и верный слуга.

– Государь!..

– Довольно! Под каким девизом записался рыцарь?

– Под странным девизом, государь: Беарнец.

– Беарнец? – вскричал изумленный Генрих. – Что это значит? Это какая-нибудь интрига! Только один человек во всей Европе имеет право носить этот девиз, и он не настолько безрассуден, чтобы осмелиться явиться сюда.

– Может быть, это один из храбрых капитанов короля Наваррского, который с умыслом присвоил себе девиз своего государя, – отвечал Монжуа. – Может быть, это Шатильон или д'Обинье.

– Он один? – спросил Генрих.

– Нет, государь, его сопровождает посланник короля Наваррского Максимилиан де Бетюн барон де Роcни.

– А! Друг нашего кузена Алькандра, – сказал, смеясь, король.

– И супруг прекрасной Диоклеи, – заметил Жуаез многозначительным тоном.

– Мадам Росни, кажется, еще жива, хотя супруг и грозил ей кинжалом и ядом, когда узнал об ее интриге с Генрихом Наваррским, правда, маркиз? – спросил Сен-Люк, обращаясь к Вилькье.

Это был прямой удар. Губернатор Парижа несколько лет тому назад убил свою первую жену, Франциску де ла Марн, при сходных обстоятельствах. Однако Вилькье решил парировать удар.

– Барон Росни низкий и сговорчивый рогоносец, – сказал он с усмешкой, – и вполне заслужил свою участь. Счастливы те, чьи жены так обижены природой, что с их стороны нечего опасаться измены.

В толпе придворных послышался смех. Баронесса (как мы уже заметили) была самой некрасивой женщиной своего времени.

Сен-Люк уже готовил раздраженный ответ на насмешку Вилькье, но король остановил его.

– Ни словом более об этом! – сказал Генрих. – Вот барон Росни и его неизвестный спутник.

Действительно, в это время на арену въехали два всадника в полном вооружении в сопровождении двух оруженосцев, державших их копья. Первый из них, закованный в тяжелые стальные доспехи, сидел на вороном скакуне, таком пылком и горячем, что требовалась вся сила могучих рук всадника, чтобы обуздать его нетерпение. Забрало всадника было опущено, и сквозь частую решетку невозможно было даже различить блеска его глаз. Его латы, от наплечника до наплечника, перья его шлема, седло и узда его лошади, щит, копье и боевой топор, прикрепленные к луке седла, – все было цвета крови.

Позади этого всадника, который был не кто иной, как Генрих Наваррский, ехал оруженосец в ливрее того же цвета, держа копье и щит, на котором был нарисован простой цветок, так прелестно описанный одним великим поэтом нашего времени, с надписью золотыми буквами под короной: