Николай Энгельгардт - Граф Феникс

– Поверьте, граф, что мы весьма смущены…

– Ни слова, князь, – властно остановил его Калиостро. – Я еще не кончил. Я побеседую с вашими сиятельствами после. Теперь же…

Он не договорил и, взяв кресло, поставил его на некотором расстоянии от Казимира по стене, к которой тот прижимался. Потом взял еще кресло и поставил его по другую сторону. Затем схватил тощего Казимира поперек туловища и ловко повалил его так, что голова его оказалась на одном кресле, а ступни ног – на другом. Но тело оставалось на весу, как будто из камня. Граф расправил полы кафтана и совершенно спокойно, важно сел на эту странную скамейку из живого человека.

Князь и княгиня смотрели на все эти действия с благоговейным ужасом, не смея ему ничего сказать.

– Теперь благоволите, ваше сиятельство, – сказал Калиостро, – позвать сюда ту женщину с мальчиком, сестру этого презренного клеветника и доносчика, которая сейчас находится у вашего садовника. Я и с ней при вас побеседую.

– Граф, из сострадания прошу вас освободить от чар несчастного! – сказал князь, распорядившись привести сестру Казимира, для чего он вышел в соседний покой, не желая, чтобы люди видели, как магик сидит на живой скамейке.

– Да, да! Освободите его! Верните несчастному человеческий облик! – умоляла и княгиня, с суеверным ужасом глядевшая на Калиостро.

– Я исполню вашу просьбу, – великодушно согласился магик и встал.

Потом провел руками несколько раз вдоль вытянутого тела Казимира, дунул ему в лицо, и тот глубоко вздохнул, опустился с кресел на пол, открыл глаза и сел на полу, бессмысленно озираясь.

– Встань и опомнись! – сурово приказал ему граф. Казимир поднялся, но зашатался и схватился за стену рукою, чтобы не упасть.

– Вот видишь, любезный, до чего доводят человека нооочные наклонности! – наставительно сказал Калиостро и, поддерживая за плечо, повел в отдаленную часть покоя, где и посадил на стул, задвинув ширмой.

– Отдыхай! – приказал он и, вернувшись к князю и княгине, с ласковой благосклонностью взял их за руки.

– Не тревожьтесь более об этом презренном. Он того недостоин и от испытанного оцепенения нимало не пострадает. Я на время сковал его властью подчиненных мне духов, дабы принудить к полному признанию во всех плутовствах и подлостях.

– Граф, мы признаем свою вину перед вами, что слушали его и, надо признаться, начинали верить, – сказал князь. – Но войдите в наше родительское положение. Сомнения были так невыносимы! Наш первенец…

– Первенец возвращен вам совершенно исцеленным. Вы много встречались с ним последний месяц лечения. Можно ли допустить мысль, чтобы мать не знала собственного дитяти? Может ли статься, чтобы взяла вместо своего сына – чужого?

– Граф, жена моя – женщина высшего света. У аристократии свои обычаи. Светская женщина настолько занята многочисленными обязанностями при дворе и в обществе, что почти не может найти свободной минуты посетить детскую. Дитя кормит мамка. За ним ухаживают нянюшки. Слава Богу, у нас есть для этого достаточно подданных! В мещанском кругу иное. Но светская женщина может ошибиться в приметах новорожденного, – объяснил князь.

– Если так, то не отказываются ли сами светские женщины вместе с материнскими обязанностями и от детей своих? И если их дети на руках рабынь и самое их приметы незнакомы этим суетницам, то возможен обман со стороны самих мамок и нянек! Кто поручится за то, что тайно иная из них не поменяет рабскую, злосчастную судьбу собственного ребенка на княжескую? – возразил Калиостро.

– Это невозможно! Наши люди нам преданы! Этого и подумать нельзя! – возразил князь.

– Но если вы доверяете бесправным рабам и рабыням, как можете предположить ужасающий обман, когда имеете дело с равным себе, человеком из высших обществ Европы и графом?

Князь ничего не отвечал. Калиостро подождал ответа и, не дождавшись, отвернулся.

Тут привели сестру Казимира: почти нищенски одетая, простая, бледная, исхудалая, но миловидная женщина литовского типа. За руку она вела Эммануила. Мальчик с голубыми прекрасными глазами и с белокурыми локонами по плечам, в жалких обносках, казался маленьким принцем.

Увидев Калиостро, женщина побледнела, затрепетала и едва устояла на ногах. Граф подошел к ней, положил руку на плечо и пристально посмотрел в глаза.

– Констанция, почему ты дрожишь при виде меня? – спросил по-польски, отступая. – Совесть мучит тебя, неблагодарное создание? За все благодеяния, оказанные мною тебе, твоему брату и Эммануилу, вы платите черной злобой. Признайся, ты не ожидала меня здесь увидеть? Ты шла помочь своему негодяю-брату и лжесвидетельствовать на меня, да? Ну, так посмотри на него! – отступая в глубь покоя, отодвигая ширмы и открывая сидящего на стуле, как загробная тень, истощенного и бледного Казимира, продолжал граф. – Знай, что он здесь, связанный мною невидимыми путами, сказал о себе всю правду князю и княгине. Итак, ничего нового к этому ты добавить не можешь. Я задам тебе лишь один вопрос. Княгиня сомневается, подлинно ли я возвратил ей исцеленным настоящее ее дитя? Не подменил ли его твоим младенцем? Ответь, Констанция, так это или не так?

Констанция угасающим взором смотрела на магика и не отвечала ни слова.

– Так это или не так? – повторил настойчиво Калиостро.

– Н-не з-знаю! – едва расклеив дрожащие губы, пробормотала она.

– Не знаешь? Ну, так я сейчас узнаю. Княгиня, велите сейчас принести младенца и отдать этой женщине. Пусть, если это ее дитя, она возьмет его.

Слова Калиостро произвели поразительное действие как на Констанцию, так и на ее брата. Оцепенение их прошло мгновенно, и оба заговорили одновременно, перебивая друг друга:

– Нет, граф! Нет, ваши сиятельства… Куда же нам!

– Я и с Эммануилом не знаю, как прокормиться!

– Оставьте уж у себя, ваши сиятельства!..

– А, такова-то любовь сей матери к оспариваемому младенцу! – торжествовал Калиостро. – Теперь ясно, что она не мать ему!

– Граф, вы – новый Соломон! – сказал, пожимая ему руку, князь Сергей Федорович. – Вы совершенно убедили меня. Прошу вас позволить отвести этих двух злосчастных на мои поварни и… покормить их там.

– О, ничего не имею против, любезный князь! – великодушно согласился граф Феникс.

Когда их увели, князь взял под руку магика и сказал ему, понизив голос:

– Вы рассеяли все мои сомнения. Но вот о чем хочу спросить: когда вы беседовали с государыней, то она, как мне передал Строганов, благоволила выразить желание сноситься с вами через доброго своего приятеля. Скажите, какое именно лицо назвала государыня?

– О, это столь трудное русское двойное имя, что я сперва едва не сделал самую нелепую ошибку, запомнив Степан Иванович, когда нужно наоборот – Иван Степанович. Мне объяснили, что это одно придворное лицо, незначительное по рангу, но пользующееся доверием монархини. Князь не сказал ни слова. Калиостро, жалуясь на крайнее утомление и потрясение от всего происшедшего, откланялся, но на прощание по обычаю произнес наставительную речь внимательно слушавшим его князю и княгине. Он изобразил, какой опасности подвергали они своими сомнениями жизнь ребенка, к которому могла возвратиться болезнь, и он не мог бы уже вторично исцелить дитя. Счастье еще, что подчиняющиеся ему духи донесли ему обо всем происходящем в доме князя своевременно, и он успел отвратить грозящую опасность. В заключение граф заклинал ни в малейшей степени не предаваться впредь гибельным сомнениям. Голицыны обещали, и магик удалился.