Елизавета Дворецкая - Свенельд. В полночь упадет звезда

– Так со мной поедешь, не одна же!

– А как я по Киеву езжу без тебя, на стрельбище, или кататься, или птиц учить, беру с собой твоих отроков, и если возьму одного в месяц раза два, так они принимаются выдумывать себе невесть что! А будет у меня дева-бережатый – никто ничего не скажет!

– Это, конечно, лучше, – с сомнением подтвердил князь. – Да не слыхал я, чтобы у княжьих дочерей свои бережатые были!

– Вот видишь! – горячо подхватила Брюнхильд. – Ни у кого не было, а у меня будет!

Олег вздохнул, но притворно – такое отличие собственной дочери и его забавляло. Ему не требовалось объяснять, что дочь его Брюнхильд-Стоислава – необычная дева, единственная на свете, несравненной красоты, ума, ловкости и отваги, и она безусловно заслуживает иметь то, чего ни у кого больше нет! Такой он ее растил с детства, и такой она выросла. В самом Костянтин-граде такой нет – Олег знал это лучше всех. И пусть Бранеслава ворчит, что он избаловал девку сверх границ. Кого же баловать, как не любимую дочь князя киевского?

– Ну, Троянова внучка, – обратился он к Горыне, когда обед подошел к концу. – Коли по нраву тебе мой хлеб, то я готов тебя испытать. Если ты и впрямь не зря оружие носишь, то возьму тебя служить моей дочери. Чтобы девицы князьям служили, такого у нас не водится, а вот для дочери моей я такую поляницу возьму.

Горыня встала из-за стола и почтительно поклонилась:

– Испытай, княже.

– А оружие ей вручать тоже Стояна будет? – давясь от смеха, осведомился Рагнар. – Ох, хочу посмотреть!

Месяц назад Горыня сидела в такой же гриднице – чуть меньше размерами и с более старой резьбой на опорных столбах кровли. Бужанская русь, осевшая на дороге от хазар к моравам еще лет сто назад, гордилась тем, что не моложе руси смолянской, а киевской – старше. Здесь тоже имелся резной княжеский престол с конскими головами на подлокотниках, а восседал на нем истинный великан.

– Я обещал Брюнхильд, что пришлю своего человека, – рассказывал Амунд плеснецкий, то прохаживаясь перед Горыней – почти в рост с опорными столбами, – то присаживаясь на край скамьи или на престол. В этом сказывалось его волнение, хотя на длинном костистом лице с неоднократно сломанным носом и в низком звучном голосе никакого чувства не отражалось. – Чтобы этот человек мог передать весть от нее ко мне, когда придет время что-то делать. Если она поймет, что ее отец никогда не смягчится и не согласится отдать ее мне, придется обойтись без его согласия. Хотя, видят боги, я ничем Хельги не обидел.

– Ты, родной, обидел его тем, что домой воротился живым, здоровым, с войском и добычей, – сказал Хавлот – шурин Амунда, старший брат его покойной жены. – А у него и сын сгинул, и дружина полегла, и от добычи ему досталось – мышиные слезы. Как же тут не обидеться?

Не в пример своей сестре, княгине Вальде, Хавлот красавцем не был: узкое вытянутое лицо, длинный нос-клюв, вечно тревожное выражение глаз. Он не был ни трусом, ни глупцом, напротив, унаследовал чародейную мудрость своего деда, Хавтора, и воеводскую должность после отца, Фрустена; просто Амунд привык, что прежде чем получить от шурина толковый совет, надо дать ему время спокойно поволноваться.

– Уж лучше бы тебе посвататься к дочери Олава из Хольмгарда. Она как раз овдовела, а сама еще совсем молода…

Амунд сморщился, будто раскусил кислую клюкву:

– Пусть Хельги теперь сватает ее за младшего сына. А я себе невесту выбрал.

– Хельги тебе твоей удачи до самой смерти не простит! И чтобы на его дочери жениться, даже не думай! Скорее камень поплывет!

– Хельги – разумный человек, – возражал Амунд. – Ты сам его видел. Свою славу он заслужил. Но когда у человека убивают сына и с ним весь цвет старой, опытной дружины, он, конечно, будет обижен на судьбу и возревнует к тем, кому больше повезло. Надо выждать, пока он успокоится и начнет рассуждать здраво. И если он смягчится, Брюнхильд подаст мне весть, чтобы я прислал сватов. А если он не одумается… об этом мне тоже нужно знать, чтобы… взять ложку в другую руку. Мы с нею договорились, что я буду ждать год.

– Год! – воскликнул Хавлот. – Ты год вдовел до похода! Потом поход – три года. И еще год! Плеснецк пять лет будет жить без княгини! Народ не стерпит!

– Брюнхильд ждала меня три года, и будет справедливо, если я подожду ее столько же, а тем более какой-то годик. Милодара пока управится с делами. Ее мудрости хватит.

После смерти Вальды, пока Амунд не обзавелся новой княгиней, должность верховной жрицы в Плеснецке исправляла Милодара, двоюродная сестра Амундовой матери. Она не слишком обрадовалась известию, что Амунд сватается к дочери Хельги киевского, а значит, над ее первенством нависла угроза.

– Ничего из этой затеи не выйдет! – Хавлот упрямо тряс головой. – Мы не в саге, где ётунова дочь сама помогает себя похитить. Только зря потеряешь время! А тебе и так… уже сколько лет!

– Сколько? – Амунд взглянул на него, и правый угол его рта слегка дернулся вверх – он так усмехался. – Да мне всего тридцать! Это ты – старый трухлявый пень!

– Я пень? – Хавлот вскочил, но мгновенно остыл и сел на место. – Может, я и пень. Но ты скорее станешь старше меня в два раза, чем получишь эту деву законным путем. Превзойти Хельги киевского удачей – это все равно что на людях плюнуть ему в лицо. Он не простит тебя никогда. К тому же он понимает: его последний сын – не жилец. Хельги сам его переживет и знает это. И если его дочь будет замужем за князем, то вся земля Полянская когда-нибудь окажется в твоих руках. А этого не стерпят поляне. Они столько лет воевали с древлянами, но и нас любят не больше.

– Его старшая дочь уже замужем за князем. И у Предслава нет своей земли, он уж верно жаждет получить тестев стол.

– На морованина они, может, и согласятся. Но Хельги не захочет дать ему в соперники тебя! Не захочет, чтобы после его смерти два зятя передрались за наследство.

– Мы можем поставить такое условие брака – что я не буду притязать на Киев.

– Кияне тебе не поверят. Они нам не верят ни в чем. Думают, что мы перевет держали с хазарами [8] Держать перевет с кем-то (из врагов) – совершить предательство. и потому уцелели. Ты один из трех князей вернулся живым, с войском и добычей! Я бы тоже заподозрил…

– Но раз я все-таки вернулся, значит, удача моя сильна. И мне она не изменит. Норны – женщины, они любят устраивать свадьбы. Правда, Горыня?

Амунд подмигнул девушке, и она заставила себя улыбнуться. Разговоры об Олеговой дочери, красавице по прозванью Золотистая Брюнхильд, она слушала с невозмутимым видом, даже слегка улыбаясь, но на душе у нее было смутно. Мысль о том, что князь влюблен, что возле него может появиться женщина, законная госпожа этого дома, была ей неприятна. Когда сама Горыня три года назад прибыла в Плеснецк, Амунд уже был вдов и хозяйки в доме не имелось. Иначе дела ее могли бы пойти куда хуже – если бы госпожа дурно ее приняла, не пожелала терпеть это «чудовище» среди женщин двора…