Елизавета Дворецкая - Свенельд. Зов валькирий

Со временем Витислава немного приободрилась и уже не так боялась чужих людей, к которым ее забросила недобрая судьба. Лишь вечерами, бывало, она сидела за прялкой, глядя в полутьму, и тогда в глазах ее проступало прежнее отчаяние, а в складке губ появлялась совсем не детская горечь, и от этого она делалась старше на вид, оставаясь такой же маленькой. Шли дни, недели, месяцы, а этот дурной сон все не кончался, потрясение потихоньку сменялось привычкой к мысли, что былого не вернуть, но от этого становилось лишь тяжелее на сердце. Она была достаточно взрослой, чтобы понять суть произошедших перемен, но слишком незрелой, чтобы иметь силы с ними справиться.

Даже Радонега не могла решить, на какие супрядки невестку посылать: и среди настоящих взрослых молодух, и среди девочек-ровесниц та была чужой. Поэтому выпадавшие досуги, особенно вечерние, Витислава отдавала Ульвхильд. Та все же признала «малявку» достойной подругой: невысокая, телом еще ребенок, Витислава считалась замужней женщиной и с утра после свадьбы носила на голове белое покрывало, под которым были уложены пушистые светлые волосы, заплетенные в косы. Вот коса у нее с восьми лет была на зависть многим взрослым – длиной до пояса и в ее руку толщиной. Вид этой маленькой госпожи, скромно и величаво проходящей по двору, трогал сердца; одни улыбались ей вслед, другие вздыхали. По вечерам они с Ульвхильд пряли и шили, вместе сидя в девичьей или в гриднице у Сванхейд, а по утрам, если была хорошая погода, гуляли над Волховом. Их разделяло около двух лет, но это были именно те годы, когда девчонка обращается в деву, и разница бросалась в глаза. Ульвхильд была заметно выше, тонка в поясе, и растущая грудь уже проступала под платьем. С ярким румянцем, с бойким блеском в глазах и вызывающим взглядом, она смотрелась юной женщиной, а Витислава казалась рядом с ней еще моложе, чем была. Глядя на нее, Ульвхильд испытывала и тайную зависть – у юных дев чем раньше выйдешь замуж, тем больше чести, – и чувство превосходства: ее жених будет не десятским на сборе дани! Он будет господином, которому привозят дань со всех сторон!

– Моя матушка раньше говорила, что я тоже выйду за князя, – рассказывала ей Витислава. – Моя сестра Радмила замужем за князем вагров. А Бальдруна – за одним человеком у саксов, он не князь, но тоже никому не платит дань.

– Почему ее зовут варяжским именем? – удивилась Ульвхильд. – У вас разве тоже есть варяги?

– Там есть даны, но мы с ними почти никогда не роднимся. А это саксонское имя. Так звали нашу прабабку. А Мистина – это мой старший брат – женат на девушке из франков. Ее зовут Тусинда. Ее отец – граф, это все равно что князь. Она хорошая…

– Франки же христиане, – не поверила Ульвхильд.

– Мистина… тоже христианин, – поколебавшись, вымолвила Витислава. – Иначе, вестимо, ее бы за него не выдали. Но он это держит в тайне, иначе наши люди огневаются. У нас с ним одна мать, а с Рункой и Радкой – разные. Их мать давно умерла. Мистина давно уже взрослый, как Св… Свен.

Витислава как будто опасалась произносить имя мужа. Он ее не обижал, и страха перед ним она не испытывала, только робость, но ее смущала мысль о том, что она крепко связана с таким человеком, с каким у нее нет совсем ничего общего. Когда свадебный пир отошел в прошлое, Свен почти перестал обращать на нее внимание; с девочкой ему было не о чем говорить и в ближайшие несколько лет было незачем о ней думать. Даже с Велерадом она сблизилась сильнее. Шестнадцатилетний парень, более дружелюбный и общительный, всегда тайком жалел, что боги не послали им сестер, и теперь охотно рассказывал Вито разные байки и позволял смотреть, как он режет что-нибудь из дерева или кости: этому искусству его обучили родичи матери в Ладоге. В нем и в Радонеге Витислава скорее нашла некую замену потерянным родным, чем в законном муже.

– После него, – Витислава имела в виду своего брата, – у матушки были еще детки, и братики, и сестрички, но их всех забрала Марена еще маленькими. Потом родилась я, и я была последняя, и меня не забрала. Мы с Мистиной были вдвоем. Матушка говорила, боги защитили первого и последнего. Он всегда меня любил, и я его тоже. Всегда скучала по нему, если он куда-то уезжал. И просила, чтобы он брал меня с собой, если можно.

Она замолчала, вспоминая, к чему это привело. Матушка бранила ее за непоседливость, что вечно норовит увязаться за взрослым братом. Детей пугают: не шали, а то даны заберут. Правду, выходит, говорили… Даны налетели как снег на голову – шествие двигалось вкруг священной рощи, две девушки вели коня, на котором сидела Витислава в пышном венке Живы… Вдруг все замолчали, а вместо пения раздался дикий крик и вой – какие-то чужие люди мчались к ним от реки. Поначалу замерев от изумления, потом все опомнились и стали разбегаться. Коня уже никто не держал, он заволновался, и Витислава изо всех сил вцепилась в поводья, чтобы не упасть. Потом конь шарахнулся, она закричала; рядом возник некто огромный, незнакомый, страшный. В прыжке поймав поводья, он одной рукой выдернул ее из седла, вскочил в него сам, подтянул ее и положил перед собой, и они бешено помчались по лугу к реке, через беготню и крики… Она даже не разглядела, кто ее схватил, и потом, когда уже сидела на берегу возле кораблей, среди прочих девок, связанных их собственными поясами, не смогла бы отличить его от прочих данов. Позднее другие пленницы ей рассказали, как он дрался с двумя другими из своих за то, чтобы оставить ее себе, а она и не понимала, что происходит… Кое-кто из тех девушек отправился обратно домой – их отвели к Мистине, а ее почему-то нет. Она еще долго не могла понять, почему ее неволя должна была стать выкупом их свободы.

– У меня тоже есть брат, – заметила Ульвхильд.

– Тот, которого забрала Марена? – Витислава уже кое-что знала о прошлом конунговой семьи.

– Нет, тот был чадо Сванхейд, а то мой родной брат. У моей матушки тоже есть сын. Он родился в Киеве, мы тогда жили там. Моя матушка из Киева родом. А потом, когда умер дед Хакон, мы приехали сюда, а Харальд остался. Он в тальбе.

– Что это?

– Это когда два князя посылают друг другу своих наследников в залог мира и дружбы. Видела Грима? Он – таль у нас от Хельги киевского. А Харальд – таль от нас у Хельги в Киеве.

– Скучаешь по нему?

Ульвхильд изогнула губы, не зная, что сказать. Когда Олав с семьей покинул Киев, Ульвхильд было два года отроду, а ее брату – только год.

– После нового лета ему придет пора получать меч, – это было почти единственное, что она о нем знала. – Отец говорил, что нужно послать для этого людей. Он, Харальд, станет мужчиной. Наверное, еще лет через пять его там женят, как моего отца. А ты по твоему брату скучаешь?