Поль Феваль - Башня преступления

Прошло три месяца. Наступил декабрь того же 1838 года. Весь Париж в очередной раз забурлил, взволнованный делом, которое рассматривалось в суде присяжных. Дело и впрямь было весьма интересным и пикантным: в нем фигурировал труп, замурованный в комнате на последнем этаже знаменитой башни Преступления на Иерусалимской улице, владельцем которой был всем известный папаша Буавен.

Обвиняемый в этом преступлении и сам по себе был весьма романтичной личностью. Красивый молодой человек с утонченными благородными манерами, он довольно долгое время провел в преступной среде: теперь же, попав на скамью подсудимых, он даже произвел некоторую сенсацию.

Безусловно, сын несчастного Людовика, претендовавший на престол, оказался самозванцем. Но во Франции мнимый принц всегда будет более популярным, чем настоящий.

Кроме преступления с налетом некоторой театральности, то есть убийства месье Жана Лабра, замурованного в старой башне на углу набережной Орфевр и Иерусалимской улицы, Луи-Жозефа-Николя по прозвищу принц или герцог Бурбонский обвиняли также во многих других злодеяниях, среди которых выделялось убийство вдовы Терезы Сула, в свое время хорошо известной в районе Префектуры.

Эта трагедия произошла далеко, в Нормандии, где мнимый сын Людовика XVI стал героем оригинального романа.

Нужно признать: образ Матюрин Горэ и легенда о ее богатстве не потрясли воображение парижан. Пересуды зевак превратили таинственную «хозяйку департамента Орн» в смелую интриганку, красивую, умную, честолюбивую – словом, что-то вроде нормандской княжны Таракановой. Одни говорили, что ей двадцать лет, другие – что сорок. Одни утверждали, что она была невинна и умерла от любви, другие – что она была порочна и ее зарезали. Но все сходились на том, что заговорщики обожали прелестную Матюрин.

Но больше всего любителей посплетничать поражало то, что по некоторым сведениям убийца Жана Лабра и Терезы Сула принадлежал к таинственной преступной организации, члены которой до сих пор не имели обыкновения представать перед судом присяжных; речь шла о знаменитых Черных Мантиях.

Говорили даже, что мнимый принц был чуть ли не предводителем Черных Мантий и главой братства из Обители Спасения на Корсике.

Всеобщее любопытство достигло высшей точки. Заседания суда уже шли, и дело Николя рассматривалось одним из первых.

Одиннадцатого декабря, накануне того дня, когда убийца Жана Лабра должен был предстать перед присяжными, в лавке славного Шаво, торговца билетами, место в зале суда стоило пять луидоров. Заведение Шаво находилось на углу улицы Глатиньи, в подвальчике. Торговец был очень вежлив с дамами…

Но вот что произошло часов в девять вечера, в темную холодную пору, когда прохожие, кутаясь в плащи и накидки, торопятся в тепло своих домов.

На углу улицы Арле-дю-Пале и набережной Орфевр остановился фиакр. Из него вышли два человека. Один из них заплатил кучеру, и фиакр уехал.

Двое мужчин несколько минут подождали на мостовой. Один из них был высоким, другой – низеньким. Высокий – надменный и важный – был укутан в роскошную шубу. Второй – низенький – дрожал от холода в черной шелковой ватной душегрейке, которая делала маленького человечка похожим на старого священника. Но вот странная пара направилась на Иерусалимскую улицу.

Высокий что-то мурлыкал себе под нос, низенький, стуча зубами, говорил:

– Что ж ты хочешь, Приятель-Тулонец, я и в самом деле питал слабость к этому мальчику. Он казался таким благоразумным! Я даже хотел выдать за него свою маленькую Фаншетту. Ты хорошо подумал?

– Безумец! – проворчал высокий. – Дело Шанма провалено, дело Горэ провалено! Разве можно было дотягивать до апоплексического удара? Нет, решено: этого человека ликвидируют.

Низенький тяжело вздохнул.

Они свернули за угол Иерусалимской улицы. Когда они проходили под фонарем, вы вряд ли узнали бы блистательного полковника Боццо и его спутника месье Лекока де ля Перьера. Оба были загримированы куда лучше, чем артисты на театральной сцене.

Войдя в башню, Лекок попросил у мальчика, служившего в заведении папаши Буавена, ключ от комнаты № 9.

– Она занята, – ответил мальчишка. – Свободны комнаты № 7 и № 8.

– Что ж… Подашь два литра вина, два окорока и два сыра в комнату номер восемь, – распорядился Лекок.

В этой комнате раньше жил Поль Лабр. Комнату № 7 занимала покойная матушка Сула. А дверь комнаты № 9 была когда-то помечена желтым мелом.

Теперь папаша Буавен, борясь с конкурентами, превратил помещения последнего этажа в отдельные кабинеты.

Лекок помог своему спутнику подняться по винтовой лестнице.

– Забавная история, полковник, – усмехнулся он, когда они добрались до мансарды. – Младший брат жил здесь, в комнате, где мы с вами находимся, а старший вошел в соседнюю. Случайность! Этот идиот Николя заморочил вам голову неосуществимыми планами, многоходовыми комбинациями, смахивающими на дешевую мелодраму. Генерал, которого должны были убить, жив-здоров, я видел его вчера с младшей дочерью. Черт возьми! Эта крошка очаровательна – несмотря на падение с Нового моста и купание в Сене. Я не планирую крупномасштабных операций, однако вы увидите, как пойдет дело!

Появился мальчик с заказанными блюдами. Ему велели, чтобы посетителей комнаты № 8 никто больше не беспокоил. Месье Лекок запер дверь и произнес:

– Полковник, я люблю хорошо прожаренные каштаны. Я думаю, что Поль Лабр нам еще понадобится. Он сейчас придет в комнату № 9. Этот юноша занят своими и моими делами… Красивый мальчик, не правда ли? Давненько мы с ним знакомы… Инспекторское удостоверение сослужило ему неплохую службу…

Лекок сел возле полковника и вытащил часы.

– Через тридцать минут, – изрек он, – наша очередь. Внимание!

За перегородкой, в мрачной комнате, где зарезали Жана Лабра, собралось четыре человека.

Трое из них выглядели довольно бедно: поношенные костюмы, стоптанные башмаки… Четвертый же был одет с иголочки во все новое: орехового цвета драповый плащ, шотландские клетчатые штаны, лакированные туфли и блестящая шелковая шляпа.

Он был молод, трое остальных – явно постарше. Юноша раздувался от гордости и хитро улыбался; трое других стояли, понурившись, глаза их были грустными и боязливыми, спины сгорбились, ноги дрожали. Пришибленный вид делал этих людей удивительно похожими друг на друга; казалось, это ночные птицы, которых вдруг извлекли из темных щелей и вытащили на яркий дневной свет.

Мы уже видели эту троицу в том же самом месте, за делом, которое им вновь предстояло повторить, но которое вселяло в них теперь волнение и страх.