Поль Феваль - Королева-Малютка

Сейчас я расскажу вам, как варила кофе мадам Канада.

Пока Эшалот подсчитывал су и франки в кожаном кошеле и выписывал цифры на листок промасленной бумаги, Амандина открыла свой чемодан и достала оттуда капустный лист, в который была завернута горсть драгоценного порошка. Однако следует знать, что это были не те молотые зерна, к каким привыкли мы, а сухая, спекшаяся масса, именуемая кофейной гущей: мальчишки из кафе продают ее любителям удовольствий, не обласканным фортуной.

Мимоходом заметим, что эта гуща уже использовалась дважды. Поэтому мадам Канада щедрой рукой вытащила из капустного свертка изрядную порцию порошка.

Эту бурую массу она положила в котелок, добавив туда жареного лука, щепотку перца и зубчик чеснока. Затем водрузила котелок на шаткую горелку. Залив все двумя стаканами воды, она принялась размешивать содержимое котелка деревянной ложкой, которой обычно снимала пену с супа.

Уверен – даже спартанцы отказались бы от этого варева, однако как только из котелка поползли первые запахи, ноздри Эшалота затрепетали.

Он прекратил складывать монеты в столбики по сто су и с чувством произнес:

– Такого аромата нет ни в одном кафе. Дома все гораздо вкуснее и значительно дешевле. Господь создал меня для невинных удовольствий домашнего очага, для наслаждения достатком и благополучием. Ах, Амандина, сколько прекрасных лет потеряно! Почему мы не встретились раньше, почему мы так долго не подозревали о чувствах, кои питаем мы друг к другу? Наша юность прошла бы в трудах, мы обеспечили бы себе зрелые годы, а в старости пожинали бы обильный урожай, посеянный честным многолетним трудом.

Мадам Канада бросила в котелок огрызок сардельки и крохотный кусочек настоящего цикория, случайно попавшийся ей под руку. Из груди у нее вырвался глубокий вздох.

– Сколько добра промотали мы вместе с покойным месье Канадой! – томно произнесла она. – Какими страстными и пылкими были мы оба! И он, и я, мы были необычайно хороши собой, и поэтому никто из нас не собирался хранить верность другому; мы гуляли направо и налево, он веселился с самыми шикарными женами торговцев, а иногда и аристократов, а я кутила в обществе офицеров и нотариусов. Но никто из нас никогда не поступался честью! Такова уж жизнь артиста – сегодня здесь, завтра там, постоянная забота о насущном куске хлеба, и тут же – балы, праздники, кафе-концерты! И чем при такой жизни прикажете кормить ребенка? А разборки, когда мы оба вечером, немножечко на взводе, возвращались в балаган! Ведь покойный Канада не стыдился даже бить меня, меня, бедную слабую женщину!

Эшалот смотрел на нее с восхищением.

– Я тоже бывал в аристократических салонах, – произнес он, – вместе с Симилором, в давние времена Черных Мантий: у нас с ними были кое-какие делишки, так, совершеннейшие пустяки. И знаешь, что я тебе скажу? Я не видел ни одной настоящей графини, которая бы изъяснялась с такой легкостью, как ты, Амандина, никогда не видел! Если бы этот твой Канада оскорбил тебя в моем присутствии…

– О! – воскликнула владелица балагана, миролюбиво улыбнувшись, – вы льстите мне, сударь, благодарю. В те времена я работала с гирями. Канада был видный мужчина, но куда ему было до меня… Что у тебя в итоге?

– Шестьдесят три франка двадцать четыре сантима за двадцать один день, – ответил Эшалот. – Не густо.

Похлебка из кофейной гущи была готова. Мадам Канада вылила ее в клетчатый платок, которым она повязывала голову, когда не надевала парик.

– Времена, когда после выступления в столице ты купался в золоте, прошли, – произнесла она. – Конечно, там надо появляться, чтобы не потерять престиж, но только в провинции артисту настоящее раздолье… Ну-ка, выжми мне это, Биби!.. А если вспомнить о таких типах, как этот твой Симилор и Саладен, так просто пиши пропало, конец всякому честному предприятию.

Эшалот молча взялся за один гонец платка.

Они принялись его выкручивать. Нечто черное и вязкое закапало в большую потрескавшуюся чашку.

Запах этой жидкости заставил бы вас бежать на край света, но Эшалот и его подруга низко склонились над чашкой, стремясь не потерять ни единого флюида бесподобного аромата. Их глаза встретились. Они обменялись поцелуем, в котором не было ни намека на чувственность, только страстное желание наконец попробовать кофе.

– Вот это да! Ну и запах, – восхитился Эшалот. – В котелке, кажется, оставалось еще немного капусты…

– В этом-то и вся соль! – торжествующе перебила его мадам Канада. – Всегда должно быть нечто, что дает букет… Накрывай на стол, Биби.

Эшалот поторопился выполнить приказ. Кошель и бухгалтерская книга были закрыты, а вместо них появились два черепка из темной терракоты, графинчик водки и кулечек из серой бумаги, где лежал сахар-сырец.

Графинчик – увы! – был почти пуст.

Содержимое щербатой чашки заполнило маленькие черепки до краев.

– А вот выпивки у нас маловато! – вздохнул Эшалот, поглядывая на графинчик.

Мадам Канада улыбнулась.

– Идем, посмотрим, не осталось ли еще чего-нибудь в источниках! – произнесла она. – Поглядим, что там, на донышке наших бутылок.

Под кроватью лежало пять бутылок, памятников былой расточительности: одна из-под кассиса, другая из-под напитка, именуемого парфэ-амур, третья из-под эликсира храбрых, четвертая из-под ликера Венеры и пятая из-под пива. В каждую налили воды, тщательно ополоснули и вылили в графин: уровень «капельки» значительно поднялся.

Эшалот и мадам Канада – словно Филемон и Бавкида [6]– уселись друг напротив друга и с легким сердцем и чистой совестью разделили пополам сахар-сырец землистого цвета; тот с бульканьем погрузился в темную жидкость.

Кофе поглощалось с наслаждением, крохотными глотками; гурманы удостоили его звания «чудеснейший». Когда чашки были наполовину опустошены, в них долили омывков из графинчика; те также заслужили искренней и нежной похвалы.

На улице бушевала гроза, дождь лил как из ведра. Поэт Лукреций [7]выразил кредо эгоиста следующими словами: «Как приятно оказаться в тихой гавани и наблюдать за тем, как разгневанное море швыряет из стороны в сторону корабли, захваченные врасплох жестоким штормом!»

Ох, уж эти философы!

Наши Филемон и Бавкида слушали шум дождя и на свой манер вторили древнему поэту.

– У нас сухо и уютно, – говорила мадам Канада.

– У нас прочная крыша над головой, – вторил ей Эшалот.

– А каково сейчас тем, кто мокнет под дождем! – сочувственно произнесла хозяйка балагана.

Одновременно они сделали несколько энергичных вращательных движений своими черепками, что позволило им выпить последние капли бесценного напитка.

– Амандина, – промолвил Эшалот, – у меня возникла мысль, которая уже давно не дает мне покоя.