Поль Феваль - Королева-Малютка

Хозяин уселся за стол, крестьянин остался стоять в сторонке. Больше они между собой не разговаривали.

Хозяин написал письмо, порвал его и сжег кусочки на свече. Он начал второе письмо, которое постигла та же участь. Когда он заканчивал третье, – пока он писал, его перо не раз замирало над листом бумаги, – часы в соседней гостиной пробили одиннадцать раз.

– Я подписался твоим именем, – сказал хозяин крестьянину, – она охотнее вспомнит его, чем мое.

Крестьянин утвердительно кивнул и не сказал ни слова.

Хозяин сложил письмо и надписал адрес: «Госпоже герцогине де Шав, в собственные руки, немедленно».

Потом он сел, подперев голову рукой, и, казалось, погрузился в глубокие раздумья.

Это продолжалось долго, и в конце концов, после показавшегося ему, видимо, бесконечным, молчания, крестьянин сказал:

– Вот и полночь бьет.

Хозяин вскочил со стула.

– В такой ливень, – прошептал он, – и в такой час Елисейские поля, должно быть, пустынны…

Они подошли к будке консьержа, и хозяин сказал, протянув ему письмо:

– Госпожа герцогиня должна получить этот конверт сию же минуту. Если она спит, разбудите ее.

– Я же говорил вам… – начал консьерж.

– Вы говорили, – перебил его незнакомец, – что госпожа герцогиня больна. А я вам отвечаю: необходимо, чтобы она получила этот конверт немедленно, даже если она больна смертельно, и вы будете виновны в несчастье, которое может произойти в случае даже малейшей задержки.

С этими словами он вышел, оставив привратника сильно озабоченным.

Вернувшись в экипаж, крестьянин дал указания кучеру, после чего карета двинулась, завернула за угол Елисейских полей, спустилась по авеню Мариньи и въехала на авеню Габриэль.

К этому времени погода улучшилась. Тучи разошлись; западный ветер гнал их, сбивая в беспорядочные груды, но дождь лить перестал.

Хозяин и крестьянин вышли из кареты возле конца ограды особняка де Шав. Кучеру заплатили и отпустили его.

– Что вы собираетесь делать? – спросил крестьянин, казавшийся встревоженным.

Его хозяин прижал ко лбу дрожащую руку.

– Как давно я не был в свете! – прошептал он. – Может быть, это безумие, но мне надо ее видеть. Что-то во мне кричит, что может случиться несчастье… большое несчастье! Это не обычная ночная лихорадка меня колотит, это предчувствие, наваждение, навязчивая до головокружения идея. Я не могу уйти от этого дома. За его стенами мне чудится битва между спасением и отчаянием…

Он подошел к ограде и ухватился за прутья.

– Черт возьми! – сказал крестьянин. – Может, это и неплохая мысль, мне ничего не стоит взобраться здесь и спрыгнуть там.

Он говорил тихо, но все-таки хозяин, сильно сжав его руку, заставил его замолчать.

– Слушай! – шепнул он.

Со стороны площади Согласия послышались шаги. Они перешли улицу и укрылись под деревьями. Приблизились двое мужчин. Первый остановился у подножья фонаря, который находился по ту сторону калитки, ведущей в сад особняка де Шав, самое большее – в двадцати шагах от навеса, под которым несла свою караульную службу мадемуазель Гит, второй подошел к другому фонарю, расположенному немного дальше от сада.

– Залезай, Мартен, – скомандовал второй, обхватив столб, на котором держался фонарь.

И они тут же ловко, словно две кошки, взобрались наверх.

Раздался звон разбитых стекол, и оба фонаря погасли.

Мадемуазель Гит под своей соломенной крышей перестала скучать, она подумала:

«Господин маркиз предупредил меня об этом. Парни свое дело знают. Теперь очередь за другими».

Тем временем двое, влезавшие на фонари, спокойно, как простые припозднившиеся прохожие, вернулись на авеню Габриэль.

Хозяин с крестьянином, прячась за деревьями, наблюдали за этой сценой с удивлением, смешанным с любопытством.

– Здесь что-то будет! – сказал хозяин.

– Да, это точно, – подтвердил крестьянин. – И мне кажется, нам лучше было бы подождать с этой стороны, а не с той.

– Возможно… Подождем.

– Если нам надо ждать, – снова заговорил крестьянин, – то, поскольку я уже целую вечность не курил, а в окрестностях даже кошки не видно, может быть, я выкурю хоть одну трубку?

Хозяин ничего не ответил. Крестьянин набил трубку и чиркнул химической спичкой о колено. Спичка вспыхнула.

Они стояли на опушке рощи.

За оградой сада послышался серебристый смех, потом они услышали щелчок повернувшегося в замке ключа.

– В добрый час! – сказала мадемуазель Гит. – Вот и сигнал; теперь, когда позаботились о том, чтобы фонари погасли, он виден куда лучше.

Калитка отворилась, повернувшись на петлях.

– Ну? – с нетерпением поторопила мадемуазель Гит. Хозяин приложил палец к губам и первым пересек авеню Габриэль. Крестьянин последовал за ним.

– Ага! – сказала мадемуазель Гит. – Вас только двое. Что ж, заходите… Ах, черт! – тут же перебила она сама себя. – Что я за дура! Нет, я еще не гожусь в часовые! Я забыла о пароле! Ну, «буря», – произнесла она, – а что дальше?

И сделала вид, что загораживает калитку, смеясь, потому что нисколько не беспокоилась.

Незнакомец, одетый в черное, вместо ответа зажал ей рот рукой – да так ловко, что она и крикнуть не успела.

– Дай платок, Медор! – сказал он тихо. – И поскорее! Надо в два счета заткнуть ей рот.

Мадемуазель Гит попробовала сопротивляться, но эти двое были крепкими мужчинами. Платок во рту заставил ее онеметь. Хозяин поднял ее на руки.

– Найди открытую дверь, – приказал он Медору. Тот ринулся на поиски и легко обнаружил домик в саду, дверь которого мадемуазель Гит оставила приоткрытой.

Хозяин переступил порог и сказал крестьянину:

– Оставайся в саду, последи за домом, а особенно – за окрестностями.

Он положил на диван девушку, которую до сих пор держал на руках. В комнате было светло: мадемуазель Гит перед уходом не погасила лампу. Незнакомец вгляделся в девушку, и невольное движение выдало его удивление.

Это не помешало ему оборвать шнуры занавесок с явным намерением связать пленницу.

Но прежде чем приступить к этой работе, он снова взглянул на лицо девушки, которая все еще слабо сопротивлялась, и вновь разволновался.

– Эти черты похожи на те, что я себе представлял… – прошептал он. – Такой я ее видел в снах… Если бы это была…

Не закончив начатой фразы, он резким движением выдернул кляп.

– Кто вы, дитя мое? – дрожащим голосом спросил незнакомец.

Мадемуазель Гит выпрямилась в горделивом гневе и бросила ему в лицо:

– Я? Я – госпожа маркиза де Розенталь, так что вы теперь – берегитесь!

Незнакомец вздохнул так, словно с его души свалился тяжелый груз.

И, одним движением руки снова заткнув рот мадам де Розенталь, он обвязал ее веревкой, словно пакет.