Юлия Врубель - Прощённые

А Шарлемань немного помолчал, подумал и, подняв глаза на собеседника, осведомился осторожно:

– В чём выражается сия тяжёлая болезнь?

– Болезнь сия имеет выражение в одержимости. Один из первых приступов болезни случился, почитай, как год назад. Тогда, не упредив ни лекаря, ни близких, несчастная пустилась странствовать. – Гость сделал паузу, взглянул на архитектора с грустной улыбкой. – Видать, лишь нашими молитвами о божьей милости всё дело до юродства не дошло…

Он замолчал и снова выразительно взглянул на Шарлеманя.

– Но позже недуг снова проявил себя – уже иначе. По совершении паломничества по святым местам, она подверглась страстному желанию… – Гость словно нехотя закончил фразу: – творить святыни.

Иосиф Шарлемань ещё тесней сжал пальцы, но смолчал. Его посетитель привычно обрезал сигару и, заручившись разрешением, спокойно закурил.

– Так отчего не предоставить ей свободу? – нарушил наконец молчание архитектор. – Благое дело успокаивает сердце. Я полагаю, что распоряжаться средствами она вольна? Или же?…

Его собеседник угрюмо кивнул головой:

– Вольна. Вольна покуда совершенно. Поймите – честь достойнейшей семьи… Такое выносить на суд, на кривотолки… Конечно, при усугублении болезни мы будем хлопотать об опекунстве. Пока что мы ведём за ней негласный, со всею деликатностью… родственный надзор.

Архитектор в недоумении пожал плечами.

– Тогда и не о чем тревожиться. Чините ваш надзор и проявляйте снисхождение, тем паче, что в её желании нет ничего дурного. Ежели вы сомневаетесь во мне, поскольку я в Москве малоизвестен…

– Нет, в вашей репутации никто не думал бы и сомневаться! Причина беспокойствия в другом.

Гость раздавил сигару в пальцах и ткнул её в подставленную пепельницу.

– А начиналось это вот с чего. В своём имении, Отраде, она затеяла вместо часовенки с фамильным склепом, устроить грандиозный Мавзолей! Причем, на греческий манер – ротондой! Увещевания ни к чему не привели, и дело шло к публичному скандалу.

Графиня Орлова-Чесменская, её кузина, Анна Алексеевна, отправилась с прошением к митрополиту, желая вывезти семейные останки в святое место – в Юрьев монастырь, дабы спасти от поругания. Однако! Известная особа воспротивилась. Пришлось писать прошение государю… Так, с высочайшим одобрением, перевезли три гроба. Другие всё-таки пришлось оставить. Тем временем, фамильную часовню уже снесли под новое строение. Мы, ради соблюдения приличий, нашли ей архитектора из видных, тот взялся было за работу, но… С тех пор в строительстве сплошные переделки. Нет благости ей, видите ли. Отчего? То давит сфера, то пространство узко, то широко. То привезённый камень нехорош! (Камни закуплены в святых местах, да дочиста разобрана старая кладка.) Опять не так – и снова всё по новой. Нет благости! Почтенный архитектор уже отказывался от заказа… Но с нею истерия, с ней припадок. Шлём к архитектору – едва не на коленях – смилуйтесь! Да воз и ныне там. Долготерпение наше на исходе, а пуще всех боимся слухов по Москве. Ведь имя громкое, а злые языки… – Он шумно выдохнул. – А тут уже и новая затея. Теперь она пожаловала в Петербург.

Он горько улыбнулся и продолжил, быстро сменив свой тон на деловой:

– Но я прекрасно понимаю вас. Заказ сей представляется вам выгодным.

(Шарлемань только пожал плечами.)

– Ведь в вашей деятельности в Александрии близится финал.

(Тут Шарлемань поморщился – он-то рассчитывал на новые задумки. Да видимо, «игрушки» надоели, хозяйка выросла. Вот оно как.)

Гость продолжал:

– Ведь я вас не в корысти упрекаю, но лишь выказываю понимание. Я реалист, дражайший Шарлемань. Прошу лишь – обождите пару дней. Не пожалеете. Вас, верьте, не забудут.

Он прикоснулся пальцами к ладони Шарлеманя. И встал.

– Постойте, – спохватился Шарлемань.– Да ведь она тот час наймёт другого архитектора! И что тогда?

Гость перегнулся через стол, и произнёс, понизив голос: – Вас, Шарлемань, только вас, de rigueur (обязательно – фр.). Другого в этом деле ей не надобно. Иль отречётся от намерения вовсе.

Он выпрямился, вновь продемонстрировав военную осанку.

– Теперь, с вашего позволения, откланяюсь. Прошу великодушно извинить – и за вторжение, и за моё инкогнито. Надеюсь с тем на ваше здравомыслие. Прощайте.

Надворный советник Шарлемань тем вечером ко сну не торопился… Сидел вместе с ассистентом за початым графином можжевеловой, с миской моченых яблок и в изрядном смятении мыслей и чувств.

– Ох, друг Петруша, ноет мое сердце…

– Да-с, дельце это претуманное. Конечно, за психиатрию я вам всяко не скажу…

– А не похоже, ой как не похоже! – простонал Шарлемань, замотав головой.

– Но это не по нашей с вами части. А вот касательно постройки – тут я справлюсь. В Отраде строит кто-то «из маститых»? Тогда немудрено и разузнать. Но вы с утра наведайтесь в Александрию – и не без пользы, да и отвлечетесь. А я между строительным, да инженерным людом поразведаю. Вот после и решим – без нервов, да сует.

Александрийская капелла отвлекла. Изящный «готический» храм, красующийся на открытом месте, стоял как декорация, как бутафория, или изысканный, сродни затейливой шкатулке, сувенир.

Из мастерской скульптора Демут-Малиновского уже доставили фигуры для фасадов, теперь их монтировали на гранёных столбцах… Конечно, эти статуи святых, созданные записным академистом, не походили на средневековых старцев, чьи вытянутые изваяния и выразительные лица он видел в порталах собора в Шартре. Шарлемань бывал во Франции в года пенсионерства – давно, нереально давно.

Париж, Амьен, Шартр и Руан. И он, потомок рода Шарлемань-Боде, сын руанского скульптора Жана-Батиста. И не француз уже, да не русак. Как, впрочем, все Брюлловы или семейство Бенуа и братья Жилярди… И чьи они нынче, какой стороны?

Он не заметил, сколько времени провёл на стройке: беседовал с подрядчиком и мастерами, выслушивал художников, сверялся сроками отделочных работ… По дороге домой архитектор вздремнул в экипаже, убаюканный тряской, да стуком копыт. Приехав к позднему обеду, застал в столовой проголодавшегося верного Петра. Впрочем, последний вид имел вполне весёлый.

Матильда подала куриного бульону с пирожками, что проскочили как и не было, тушёные свиные ножки с кислою капустой… И, наконец, лениво разломав картофельный пирог, порядком разморённый Шарлемань, спросил Петрушу:

– Так что о нашем деле разузнал? Поди навет? – и промокнул салфеткой лоснящиеся губы.

Петруша крякнул:

– И не навет, да и не правда. А скроено уж больно всё хитро!

Услышав это, Шарлемань мгновенно подобрался, отставил блюдо, снял салфетку с шеи, скомкал и швырнул на стол.