Вера Хенриксен - Сага о королевах

Я преклонил перед ней колена — не как раб, а как гордый человек, который хочет оказать внимание королеве. Но я не благодарил ее. Она заплатила долг. И это было ее дело, что она выбрала такой способ заплатить его. Ей бы не понравилось мое «спасибо».

— Оставь себе сундук, — сказала Астрид.

За это я ее поблагодарил.

Затем я задумался. Королева Астрид внимательно смотрела на меня.

— Ниал Скальд, — спросила она, — ты слагаешь вису?

— Ты хорошо знаешь скальдов, королева Астрид, — ответил я, но мне понадобилось еще некоторое время, прежде чем я мог продолжить разговор.

— Моя виса не похожа на стихи, слагаемые исландскими скальдами, — наконец сказал я.

— А чем отличается ирландская поэзия? — спросила она.

— Это не так легко объяснить. Прежде всего, у нас есть более трехсот размеров стихов. И в каждой строке должна быть внутренняя рифма. Кроме того, последнее слово в первой строке рифмуется со словом из середины второй строки. То же самое относится к последнему слову третьей строки и слову из середины четвертой. И еще существуют строгие аллитерации.

— Может, стоит позвать Хьяртана, чтобы ты все это ему объяснил? — резко спросила Гуннхильд.

— Нет, — ответил я, — давай не будем все усложнять.

— Мне кажется, — заметила Астрид, — тебе стоит объяснить мне эти правила еще раз.

Я так и сделал.

— А о чем твоя виса? — спросила Астрид.

— О тебе, королева. Но не суди меня слишком строго, ведь я сочинил эту вису в спешке.

Я помолчал, а потом прочел стихи:

Астрид помолчала, а потом сказала:

— Я не хожу с золотым обручем, как это подобает королевам, и мне нечем тебя наградить. Но если ты еще раз повторишь эти строфы во время ужина, я вознагражу тебя.

— Я с удовольствием сделаю это, но ты и так уже наградила меня.

— Ты не прав, я просто вернула долг.

— Я говорю не об этом. А о твоем рассказе. Он стоит многих вис.

Больше мы ни о чем не говорили, и скоро все разошлись отдохнуть.

Я собрал разложенные вещи и убрал их в сундук. Запер замок, и подумал, как много забот у богатых. На восходе солнца у меня ничего не было, а сейчас все изменилось. И я вспомнил легенду о Кулмане и мухе.

У Кулмана не было ничего лишнего. Он владел только самым необходимым. Но зато у него была муха, которая ему очень помогала. Потому что когда он читал псалмы, муха переползала со строчки на строчку и показывала, где он остановился. И вот в один прекрасный день муха сдохла. Кулман написал святому Колумбе и пожаловался на свою беду. От святого пришел ответ: «Брат, не удивляйся смерти мухи, потому что несчастия всегда следуют за богатством…»

Мне удалось поговорить с Гуннхильд, когда я меньше всего этого ожидал. Но мы успели обменяться лишь несколькими словами.

Сложив свои богатства в сундук, я решил пойти посмотреть на коня, который, как сказала королева Астрид, стоял в конюшне. Королева Гуннхильд тоже решила взглянуть на него.

Это был отличный породистый жеребец. Но я понял, что пройдет немало времени, прежде чем мы станем друзьями. Для начала я решил немного поговорить с ним, чтобы он потихоньку стал привыкать к моему голосу.

— Тебе нравится? — спросил я Гуннхильд.

— Да, отличный конь, — коротко ответила она, но потом не удержалась и добавила:— Неужели вы не можете вести себя чуть скромнее? Мне просто хочется плакать от умиления, когда я смотрю на вас.

Я расхохотался.

— Ты так считаешь? — спросил я. — Но советую тебе попридержать язычок. Здесь в конюшне уши есть не только у лошадей.

Мне показалось, что на сеновале я заметил тени моих друзей.

Астрид не успокоилась, пока я не согласился принять от нее золотое кольцо. Я подумал, что кольцо это хранилось в сундуке и предназначалось для Оттара Черного. Который так никогда и не вернулся к своей королеве.

И еще я понял, как много значили для Астрид скальды и их искусство. И если последние дни королевы могло скрасить мое умение, то было бы жестоко лишать ее последнего удовольствия.

Астрид во что бы то ни стало стремилась завершить свой рассказ и сразу после ужина принялся рассказывать дальше:

— Мне показалось, что я лучше стала понимать конунга после той их беседы с епископом. И может быть, что все рассказанное о возрождении Олава Альва Гейрстадира в образе Олава Харальдссона и не было такой уж неправдой.

Я не раз замечала, что в Олаве как будто живут два совершенно разных человека.

Иногда в него вселялся бес — или Олав Альва Гейрстадира, на которого конунг так хотел походить. Этот Олав был жестоким и самоуверенным, но с друзьями обращался очень хорошо. С ними он умел быть добрым, терпеливым, верным, щедрым, умным — короче, самым лучшим конунгом и другом.

Но чаще поступками Олава Харальдссона руководил Харальд Гренландец. И тогда он был трусом — кругом видел врагов и предателей и вел себя с ними не как подобает королю. Не удивительно, что многие считали конунга жестоким и злым, подозрительным и жадным, невыносимым и грубым.

Больше всего он доверял людям, которые беспрекословно ему подчинялись, чаще всего, этих своих прислужников он находил на маленьких хуторах Норвегии, а некоторых выкупил из рабства и дал им власть. С хёвдингами же, такими, как Эрлинг Скьяльгссон и Турир Собака, конунг никогда не был дружен. Он как будто все время старался их разозлить и постоянно испытывал их терпение, только чтобы показать свою власть.

Законов, которые он же сам и ввел в стране, Олав придерживался только, когда ему было удобно. Он мог за малейшее нарушение своей воли наложить строжайшее наказание, а мог запросто простить убийц и грабителей. Все зависело от настроения. Льстецы всегда пользовались у него особым вниманием. А малейшее проявление гордости могло стоить человеку жизни.

В ту зиму в Борге, как мне кажется, Олав был как никогда силен и уверен в себе. После этого власть его пошла на убыль. И дело тут не в том, что он изо всех сил и всеми возможными способами вводил в стране христианство, а в том количестве врагов, которых он нажил по собственной глупости и из-за неуемной жажды власти.

А весной он поссорился и с Туриром Собакой, и с Эрлингом Скьяльгссоном.

Из Борга мы уехали на исходе зимы, а к пасхе добрались до Авальдснеса. По четвергам король собирал в своих палатах гостей.