Синтия Хэррод-Иглз - Темная роза

И тут служка ударил в колокол, и собравшиеся приготовились раскрыть свои сердца словам мессы и соединиться в таинстве вкушения святых даров Господних.

Дом в Шамблсе был узким трехэтажным строением, верхний этаж нависал над улицей, и от конька крыши соседнего дома его отделяло всего полметра. В окнах отсутствовали не то что стекла, но и роговые пластинки, а просачивающиеся сквозь ставни отблески света говорили о том, сколь плохо были пригнаны эти ставни.

Комната на чердаке была маленькой и бедной. Из мебели стояли только шкаф для одежды да подставка для таза. Кровать заменял лежащий на полу матрац, и никаких обоев или следа краски на стенах. И все же в ней ощущался какой-то уют: пол покрывали свежие циновки, спрыснутые настоем ромашки, а вместо обычных деревянных валиков на матраце лежали подушки. И в комнате горел не зловонный и дымный фитиль на животном жире, а настоящие восковые свечи.

Они-то и притягивали взгляд женщины, лежавшей ранним весенним утром 1513 года на матраце в комнате. Она лежала, опираясь на локоть, прикрытая только своими роскошными волосами, которые, наверно, спустились бы до ее колен, если бы она встала. Создавалось впечатление, что ее волосы бледно-золотистого оттенка усиливали отблеск свечей.

– Свечи, – ее голос был чист и низок, и когда она говорила, казалось, что слова вот-вот оборвет смех. – Это такая роскошь! Такая редкость! Они так прекрасны, и в комнате запахло медом. Спасибо тебе!

Взгляд теплых черных глаз женщины, выделявшихся на бледном лице, устремился на него, он же только улыбнулся в ответ и погладил ее по щеке.

– Мне показалось, они будут прекрасно смотреться здесь, такие стройные, с бледной гривой, – ответил он, и ее глаза показали, что она оценила комплимент. Ему не приходилось объяснять ей такие вещи – ее ум был не менее тонок, чем его, и за это, помимо всего прочего, он ее и любил. – Я был бы рад, если бы ты разрешила подарить тебе другие достойные твоей красоты вещи.

Она отрицательно покачала головой:

– Неужели мне нужно повторять?

– Нет, – ответил он. Она всегда говорила ему, что ей не нужны его подарки, а только он сам. – Но ты заслуживаешь гораздо большего, а Анна – гораздо меньшего, чем у нее есть.

– Тс-с! – приказала она. – Не говори о ней так! Вообще не говори... – И она быстро прижалась к нему нагим телом, обняв его за шею и целуя.

Хотя они только что занимались любовью, он мгновенно откликнулся на ее призыв, обнял ее, смял в объятиях и вошел в нее в страстной жажде наслаждения. На некоторое время мысли покинули их, уступив место только чувству и страсти, нарастающей до невиданной высоты в акте творения жизни, который каждый раз оказывался маленькой смертью.

Она тыкалась носом в его кожу – тут и там, в щеки, шею и грудь, подобно принюхивающемуся животному.

– Ты так приятно пахнешь, так не похоже на других, – прошептала она, – ты пахнешь богатством.

– А ты яблоками и медом, медвежонок.

Она рассмеялась и, приподнявшись на руках, нависла над ним, глядя на него сквозь облако золотистых волос.

– Как же иначе? Ведь их-то мишки и любят, разве нет?

– Да, – ответил он, погружая руки в золото ее волос, подобно тому, как пахарь погружает руки в зерно, радуясь его изобилию и качеству, – а еще вино и пирожные, потому что именно их я принес сегодня.

– Как мило! – воскликнула она. – Эти маленькие пирожные?! – Он кивнул, радуясь ее почти детскому счастью. – Как мило, мило-премило, Пол. Давай перекусим, я проголодалась.

– Ты в самом деле зверюшка, – заметил он немного погодя, когда они насытились, – ты нюхаешь и рычишь, занимаешься любовью и ешь, и ни о чем не думаешь. Не зря тебя назвали медвежонком.

Ее звали Урсула. Она пристально взглянула на него поверх пирожного, которое держала в руках:

– За это ты меня и любишь. Только почему ты сегодня такой недовольный?

Пол невесело усмехнулся.

– У тебя слишком чуткий слух. Мне вовсе не хотелось, чтобы мои проблемы огорчали тебя.

– Они пристали к тебе, как росинки тумана к одежде. Ты пришел сюда, чтобы облегчить душу, так расскажи же, что случилось. Ты можешь не опасаться меня.

Он восхищенно погладил ее руку.

– Ты никогда ничего не хочешь для себя, ты только отдаешь, отдаешь все.

– Я ведь женщина, – с достоинством ответила Урсула, – и твоя жена тоже отдавала бы, если бы ты ей позволил. Женщины вырастают такими, как вырастают деревья, пока холодные ветры не выворачивают их с корнем.

Он слегка отвел взгляд – ему не хотелось сегодня говорить об Анне. Она заметила его движение и поняла.

– Так чем ты расстроен? Что случилось? – некоторое время она смотрела на него, потом вдруг сказала: – Это из-за твоего брата. – Это было утверждение, а не вопрос. Пол взглянул ей в глаза:

– Иногда мне кажется, что ты ведьма – ты знаешь то, что тебе знать не положено. – Он увидел, что она обиделась, и тут же спохватился: – Прости меня, Урсула, я пошутил.

– Такими вещами не шутят, такие слова мстят за себя.

Она легла на спину, глядя в темноту, окружающую потолок, свет свечей стекал волной по се белой коже. Пол наклонился, начал целовать ее голову, груди и живот, и Урсула погладила его по голове, прощая.

– Скажи же мне, – попросила она снова.

Пол лег рядом и обнял ее – в такой позе они привыкли разговаривать.

– Да, дело в Джеке. Его влияние растет слишком быстро, все считают, что хозяин – он, а я – никто. Он пристроил свою сестру Мэри при дворе, фрейлиной испанской королевы, а мне – ни слова!

– Но разве так уж Плохо иметь сестру – придворную фрейлину? – спокойно спросила Урсула.

– Я не хочу быть ему благодарным. А между тем этого все больше от меня ожидают – например, знаешь ли ты, что я подал прошение о даровании семейного знака для рыцарского шлема? – Она кивнула. – Так вот, летний турнир уже на носу, и не похоже, что знак отличия поспеет. И тут мой братец, – последнее слово Пол произнес как Можно с большим презрением, – задействовал свои связи, свои обширные связи при дворе, и вчера пожалование было получено.

Воцарилось молчание – Пол ожидал, что Урсула скажет ему то, что говорили Анна, Филипп Доддс и собственная совесть – что он действительно должен испытывать признательность брату. Но она молчала, и это опечалило его.

– А может быть, – проговорила она наконец, – ему нравится что-то дарить тебе? Почему ты так не любишь, когда тебе что-то дарят, Пол? Почему ты так закрыт? Неужели ты думаешь, что все это он делает, чтобы тебе досадить?

Полу хотелось ответить «да», но вопрос Урсулы прозвучал так невинно, что он лишь вымолвил:

– Нет, не поэтому, но это только хуже.

– Почему же ты ненавидишь его? – настаивала она.

В нем явно шла внутренняя борьба, и его ответ казался вымученным: