Синтия Хэррод-Иглз - Князек

Кризис миновал – и не последовало никаких гонений на обитателей усадьбы Морлэнд. Но, хотя ничего дурного пока не произошло, события до глубины души потрясли Пола – он резко постарел и все больше и больше, хотя и бессознательно, полагался на Джэна Чэпема. Уолтер Баттс воротился в свой дом в Лендале – пора было обучаться фамильному делу у отца, Джозефа. Уолтер, как единственный сын и наследник, становился продолжателем дела – хотя все девочки и получали свою долю. Кроме этих малышек в усадьбе Морлэнд оставались лишь Артур и двое сыновей Джэна. Артур по натуре был не таков, чтобы легко снискать любовь сварливого и раздражительного отца. И Пол стал уделять больше внимания Николасу и Габриэлю – особенно старшему: ласковому умнице, синеглазому и черноволосому, столь схожему с незабвенной и любимой женою Пола, Елизаветой...

В марте усадьбы достиг слух о судьбе восставших. Около семисот пятидесяти мятежников – почти все йоркширцы – были повешены. Вдоль дорог тянулись бесконечные ряды виселиц, а вокруг мертвых тел затевали драки вороны. На несколько недель Пол слег – причем захворал непритворно. Ведь слишком многим было известно о его обязательствах перед Перси, и, кто знает, является ли его случайное неучастие в мятеже спасительным для него? Болезнь также избавляла его от необходимости сделать важнейший шаг – решить проблему, вставшую перед всеми католиками. Из Рима прибыла папская булла – папа Римский отлучал королеву Елизавету от церкви и предавал ее анафеме, объявлял ее незаконнорожденной и еретичкой – и освобождал всех истинно верующих от каких бы то ни было обязательств по отношению к ней. Это был, в сущности, нелепый документ – помимо всего прочего папа обвинял королеву в том, что она незаконно присвоила себе титул верховной главы Церкви – хотя она от него демонстративно отказалась. Однако папская булла есть папская булла...

Отныне смертным грехом считалось посещение каких-либо служб, кроме римско-католической мессы. А по английским законам любая попытка примирить кого-либо с Римом или же смириться перед волей папы считалась изменой. Прежний удобный путь компромиссов между верой и совестью был навсегда отрезан. Болезнь Пола, к его радости, освобождала его от необходимости что-то решать, и, пока он был прикован к постели, бразды правления взял в свои руки Джэн. Побеседовав с отцом Филиппом, он приостановил служение католических месс в часовне – до тех пор, пока хозяин не оправится настолько, чтобы отдавать распоряжения самостоятельно. Филипп счел это разумным и подчинился – но католическая дворня и окрестные жители поняли, что приближается конец...

Все шло своим чередом – месяц за месяцем: в апреле скот перегоняли на летние пастбища, в мае – ранний покос, огораживание земельных участков и осушение, в июне – скирдование и веяние. Нескончаемые труды земледельцев скрашивали лишь праздники – маскарад в день Святого Георгия, гулянья и танцы вокруг майского дерева, кулачные бои на Иванов день... В мае Пол, наконец, поднялся с постели, а к июню почти совершенно оправился, став прежним, – прогуливался по парку, перелистывал «Сто советов земледельцу» Тассера, выискивая плодовые деревья, нуждающиеся в прививке, выезжал на пастбище, на мельницу, обсуждал дела с дворецким и управляющим... Но теперь это был почти старик – сутулый, седеющий, а временами несносный и ворчливый. В часовне горела неугасимая лампада, но мессы не служили...

А в разгар июльской жары в Йорке разразилась чума. Город перенес уже не одну эпидемию – порой заразу приносили приезжие, но часто болезнь просыпалась в сердце города: водные артерии были в чудовищном состоянии и кишели паразитами и грызунами. И хотя Северный Совет под началом сэра Томаса Гаргрейва уже отложил средства для ремонтных работ, их еще не начинали. Сперва городские новости еще достигали пригородов, но когда положение ухудшилось, по распоряжению Городского Совета во всех воротах была выставлена стража – никого не впускали и не выпускали, стремясь предотвратить распространение болезни. Город оказался отрезанным от окружающего мира.

Чума пробудилась в центре города – в самой густозаселенной его части, и постепенно и неумолимо продвигалась к окраинам. Дом Баттсов в Лендале стоял как раз посередине. Это был старинный дом, со сложным лабиринтом коридоров и массой пристроек, спускающихся к самой реке. Между господским домом и пристанью находились сады, хозяйственные дворы, птичники, свинарники, сараи и амбары. В доме было множество темных коридоров, коротких лестничных маршей – почти все комнаты располагались на разной высоте, да и высота потолков всюду была разной... Даже летом в доме вечно чувствовался удушливый запах реки. Воду брали из колодца во дворе. В лучшие времена вода эта имела особый вкус, который упрямая Кэтрин Баттс превозносила до небес, заявляя, что безвкусная водица в усадьбе Морлэнд и в подметки не годится этому бальзаму. А порой речные миазмы отравляли колодец, и воду просто нельзя было пить, предварительно не вскипятив.

Дети заболели первыми. У тринадцатилетней Грейс и десятилетней Джейн однажды поутру началась рвота, но все решили, что девочки вечером без спроса чего-нибудь наелись. И, хотя они начисто это отрицали, гувернантка дала им порцию слабительного. Через час у них начался сильнейший кровавый понос, жар... Рвота не прекращалась. Им снова дали слабительное. У младшей, Джейн, состояние резко ухудшилось, и уже к обеду бедняжка скончалась. Грейс умерла ночью. На следующее утро лихорадка началась у Чэрити и у старших детей, Уолтера и Розалинды – тут уже все поняли, что это такое... Болезнь вошла в их дом в тот самый день, когда заперли городские ворота, и невозможно было послать весточку в усадьбу Морлэнд, где жили две младшие сестрички, Маргарет и Селия.

События развивались стремительно. Слуги оказались не менее восприимчивыми к болезни, чем господа, – многих рвало, трясло, и к тому же на теле появлялись страшные нарывы и язвы. Вскоре во всех покоях стоял удушливый запах болезни, дыма, а отовсюду слышались стоны и бормотание умирающих. Все это напоминало картину Страшного Суда... Кэтрин, вечно жаловавшаяся на здоровье, на сей раз проявила завидную силу духа – она отдавала распоряжения слугам, которых еще не сразила болезнь: они ухаживали за умирающими, выносили из дома трупы... Но все было бесполезно. Заболели Самсон и его жена Энни Уивер – им некому было помогать, кроме Джозефа, а тот безотлучно находился у постели сына, единственного наследника Баттсов. Когда же на третий день Уолтер скончался, Джозеф потерял надежду. Он принес из погреба полдюжины бутылок вина и за вечер опорожнил их все, одну за другой. В бесчувственном состоянии он сидел в кресле у мертвого камина, и, поскольку домашним было не до него, его обнаружили лишь на третий день – он лежал на полу бездыханный...