Синтия Хэррод-Иглз - Князек

Он слышал отчаянный крик Мэри, увидел, как Китра кинулся зверю наперерез, и отступил, но, оступившись, упал. Мгновение он чувствовал запах смерти. Мимо просвистело копье Мэри, но не достигло цели и вонзилось в землю – и тут раздался визг: Китра взлетел в воздух, отброшенный белыми клыками. И не успело тело собаки достичь земли, как обезумевший кабан ринулся в образовавшийся проход и исчез в чаще...

– Ты не ранен? – выдохнула взволнованная Мэри.

– Все в порядке, я просто подвернул ногу, – ответил он. Поднявшись на ноги, он наклонился над Китрой. Старый пес лежал на боку, тяжело дыша: его брюхо было распорото сверху донизу, и поблескивающие внутренности вывалились на землю. Увидев хозяина, пес попытался приподнять голову, виновато виляя хвостом. Джон гладил огромную голову, а Китра лизал ему руки.

– Старый мой дружище... – прошептал Джон. Мэри подошла сзади – по ее дыханию Джон чувствовал, как она опечалена.

– Безнадежен.

Джон кивнул, не в силах вымолвить ни слова – Китра горестно взвизгнул и устремил на хозяина молящие глаза. Мэри молча протянула Джону кинжал – он принял его, но рука словно не слушалась...

– Дружище мой... – он приподнял с земли седую голову пса, натянув кожу на горле. – Ты был великим охотником. Хороший пес. Хорошая собака... – Хвост Китры вновь застучал по земле, а Джон, не отводя взгляда от карих собачьих глаз, взмахнул кинжалом... Китра умер мгновенно, без единого звука – Джон склонился над ним, гладя седую, покрытую шрамами голову и удивительно мягкое, бархатистое местечко между глазами... Китра так долго был с ним – он не мог, просто не мог сразу его покинуть, даже мертвого... Но уже подходили слуги с новостями о кабане.

– У него в теле наконечник вашего копья – наверняка он недалеко ушел. А другой крикнул:

– Да он вон там, в тех кустах, возле реки. Мы можем снова его выгнать. Он ранен – и истечет кровью, если мы оставим его...

Тем временем со скалы спустился Томас – Кай тянула его вперед. Джон непроизвольно заслонил от сына бездыханное тело Китры – когда-то мальчик учился ходить, держась за хвост терпеливого пса... Но, к счастью, мысли Томаса всецело были поглощены охотой, и он ничего вокруг не замечал.

– Я видел его, папа, – со скалы. Он там, вон за теми кустиками – там груда валунов, и он залег между ними...

– Мы подойдем с другой стороны, – сказала Мэри, передала мужу свое копье и взяла новое из рук слуги. Они обогнули кустарник и оказались неожиданно возле самой воды – кто мог подумать, что река так близко...

– Нельзя, чтобы у нас за спиной была река, – предупредила Мэри. – Надо обойти... – И в это самое мгновение прямо на них вылетел подранок.

Это произошло так быстро, что даже непонятно было, что случилось. Джон был застигнут врасплох – он стоял, уперев древко копья в землю, и думал без особого страха, что это конец, – он не успел бы изготовиться для удара... И тут вперед выпрыгнула Мэри, взяв копье наизготовку для близкого боя. Она видела беспомощность Джона, видела и ложбинку на шее кабана, ничем в этот момент не защищенную – и занесла руку для удара, но животное, привлеченное ярким цветом ее шапочки, изменило траекторию движения и ринулось прямо на нее. Все произошло в единый миг – страшные клыки вонзились ей в пах, но копье глубоко вошло прямо между передних ног зверя. Они покатились по земле, сплетясь в один борющийся клубок. Ноздри Мэри уловили острый запах зверя, кожу ее обожгла горячая кровь животного, она ощутила острую боль, разрывавшую на части ее тело... Земля и небо покачнулись, опрокидываясь – перед ее глазами мелькнула и черная стоячая вода, и голая серая вершина «Старика»... В мозгу у нее пронеслась стремительная последняя мысль: «Так вот почему это место так страшило меня... Ведь это – место моей смерти». И все заволокло тьмой.

...Она лежала, прижавшись щекой к прохладному мху. Кабана оттащили – из его тела торчало по меньшей мере полдюжины ножей, два копья и еще один обломок. Джон склонился над Мэри, опередив слуг, – он отстранил всех, как охотник отгоняет собак от поверженного оленя. Она была еще жива, но глаза ее уже ничего не видели, блуждая за гранью земного бытия. Шапочка упала с головы, и чудесные волосы цвета лунного диска, мягкие и перепутанные, рассыпались по залитой кровью земле. Джон откинул пряди с ее лица и говорил, говорил что-то не умолкая, сам не понимая, что говорит... Пальцы ее шевелились, хватаясь за травинки и мох – когда Джон взял ее руку, пальцы судорожно сжали его ладонь. Он видел, что она не узнает его, но рада, что не одна в этот страшный час, не одинока перед лицом надвигающейся смерти.

– Ты не должна была... – повторял он снова и снова. – Я мог бы ударить и отступить... Ты не должна была... – За его спиной всхлипывал от ужаса Томас, а неподалеку над телом поверженного кабана рычали псы. Тихо журчал ручей. Кто-то всунул ему в руку смоченный в холодной воде платок, и он нежно стирал кровь с ее лица, ни на что уже не надеясь. Глаза ее вдруг раскрылись очень широко, устремились в небо – губы ее зашевелились беззвучно... Потом тело ее содрогнулось, словно внутри нее что-то переломилось – глаза сразу стали пустыми и прозрачными. Она ушла навсегда.

...Он нес ее домой на руках, словно спящего ребенка – хотя до дома было по меньшей мере мили три. Он не мог выпустить ее из объятий, хотя болела поврежденная лодыжка – и несмотря на то, что мертвый всегда тяжелее живого... Голова ее безжизненно повисла, волосы волочились по земле... Позади шли слуги с собаками, ведя в поводу лошадей. Томас не выпускал из рук поводка Кай, а тело Китры, завернутое в плащ, положили на седло Юпитера...

В селении все были сражены наповал печальной вестью – люди печалились искренне и непритворно, плакали все – ведь госпожа была любима народом. Тело ее три дня пролежало в часовне – а после ее похоронили возле часовни, прикрыв до времени могилу свежим торфом, покуда хозяин не закажет надгробия...

Китру Джон похоронил собственными руками, выбрав место под рябиной у ручья – там он впервые увидал Мэри, там она спустила на него свору собак... Он вырыл глубокую овальную яму и сам опустил туда пса, положив его тяжелую голову на передние лапы – в этой позе он любил лежать у огня... Он в последний раз погладил седую голову, а потом сам засыпал могилу землей, прикрыл аккуратно срезанным дерном, а поверху выложил камнями – для того, чтобы обозначить место и чтобы тут больше никто не вздумал копать. А потом сел на камни и заплакал, обхватив руками колени и уткнувшись в них лицом, покачиваясь взад-вперед. Мэри он не оплакивал – о ней он не проронил ни слезинки: слишком велико было это горе. Он так любил свою мать – а она ушла навеки, он так любил Мэри – а она покинула его...