Синтия Хэррод-Иглз - Черный жемчуг

После короткого объятия они расстались.

– Я вернусь, – пообещала Аннунсиата и действительно верила в это.

Она подъехала к дому после заката; темнота уже начинала стирать все формы и краски мира. Приземистый серый дом казался неизменившимся в синих сумерках, но вспомнив, что она не была здесь уже пять лет, Аннунсиата с трудом проглотила вставший в горле комок. Дом, думала она, моя мама. Куда бы она ни отправлялась, что бы она ни делала, эти два слова постоянно присутствовали в ее жизни; они всегда смогут заставить ее вернуться. Кавалькаду никто не встретил – ни один посыльный не мог бы приехать быстрее, и Аннунсиате было некого посылать. Во дворе было пусто. Слуги и дети опустили поводья и молча ждали распоряжений Аннунсиаты. Все они устали; малыши спали на руках лакеев, Кловис и Эдуард едва удерживались в седлах, хотя у Кловиса осталось достаточно сил, чтобы с любопытством оглядываться по сторонам.

Дверь дома отворилась, и к путникам заспешили Перри и Эллин, за ними шли два лакея, и наконец, на пороге появилась Руфь.

– Молодая хозяйка вернулась домой! Слава Пресвятой Божьей матери! Наша маленькая леди снова дома, – причитала Эллин.

Перри, подагра которого после отъезда Аннунсиаты не ухудшилась, только радостно взглянул на молодую хозяйку и отправил одного из лакеев помочь ей спешиться. В одну секунду Аннунсиата оказалась на земле. Ноги ее онемели, она с трудом удерживала равновесие, но сразу же бросилась к матери.

Руфь по-прежнему стояла на пороге, она выглядела высокой и прямой. На взгляд Аннунсиаты, она совсем не изменилась, только прибавилось седины в волосах и морщин на лице, хотя в первый момент Аннунсиата не заметила даже этого. Она обняла мать за шею и спрятала лицо у нее на груди, и только тут заметила неподвижность Руфи. Аннунсиата отступила с непонимающим и обиженным видом.

– Мама, что случилось? Вы не рады видеть меня?! – воскликнула Аннунсиата и лишь сейчас увидела, что мать одета во все черное – в Лондоне траур носили почти все, и черный цвет стал привычным для Аннунсиаты – и выглядит пораженной, как будто не вполне понимая, как ее дочь оказалась дома. Надо было послать письмо заранее, упрекнула себя Аннунсиата, я уже забыла, что она немолода. – Вы в трауре, – мягко спросила она. – По ком?

– По Ральфу, – безжизненным голосом ответила Руфь. – Сегодня его будут отпевать.

Сердце Аннунсиаты облилось кровью.

– Ральф? – еле выговорила она пересохшими губами. Нет, он не мог умереть – только не Ральф! Ральф был для нее олицетворением семьи Морлэндов и дома; Аннунсиата любила его не меньше, чем собственный дом и мать. Ральф, заботливый мужчина ее детства, ее герой, защитник, поклонник, друг, единственный, кто понимал ее, кто спасал ее от недовольства матери, для кого проказы Аннунсиаты только усиливали ее очарование... – Ральф умер?

– Ральф-младший, – поправила мать, почти не заметив потрясение дочери. Ее глаза быстро оглядели траурное платье Аннунсиаты. – Тебе лучше поехать со мной. Из-за жары похороны назначили слишком быстро, – Аннунсиата заметила, что мать, кажется, начала понимать, в чем дело: ее глаза с беспокойством устремились в сторону кавалькады. Она вновь испытующе взглянула на Аннунсиату. – Это твои люди? Вы здоровы? До нас доходили ужасные новости из Лондона...

– Да, я здорова. Мы не привезли болезнь. Это мои дети и два сына Ричарда и Люси. Мы все устали и проголодались, мама. Путешествие было таким долгим.

– Пусть войдут в дом. Ты должна обо всем рассказать мне, только в другой раз. Дорогая, я рада видеть тебя, мне жаль, что я не смогла принять тебя, как полагается. Мы все настолько потрясены, что я не в состоянии ни о чем думать. Уильям, пусть Энн и Бетти заберут детей в детскую и позаботятся о них. Размести слуг. Перри, займись лошадьми. Аннунсиата, ты едешь со мной?

– Конечно, мама, – ответила Аннунсиата. Все ее кости болели, она боялась вновь увидеть смерть, но долгом перед своей семьей нельзя было пренебречь. Какая удача, подумала она, что ее одежда подходит к случаю. Она вернулась к Голдени, которую удерживал на поводу лакей, прикусила губу и с трудом поставила ногу на подставленную ладонь, чтобы взобраться в седло. Каждый ее мускул протестующе заныл, бедная Голдени вздыхала и потряхивала головой.

– Ничего, старушка, – потрепала ее по шее Аннунсиата. – На этот раз поездка будет недолгой.

Привели лошадь для Руфи, она села в седло, и в сопровождении двух слуг они направились к замку Морлэндов.

Церковь была украшена цветами, в ней ярко горели свечи, и смешанный аромат воска и цветов казался горьковатым и тревожным. Одним из самых ранних воспоминаний Аннунсиаты были похороны Мэри Эстер Морлэнд. Девочку привели в церковь попрощаться с покойной; ее подняли, позволив заглянуть в открытый гроб, на куклу из белого воска, закутанную в белую одежду, с ожерельем из черного жемчуга на груди. Сегодня гроб был закрыт, а у лежащей в нем куклы лицо должно было бы напоминать лицо маленького Ральфа.

Вся семья и слуги были в сборе, мужчины хмурились и прятали покрасневшие глаза, женщины плакали, многие из них перебирали четки, молясь за спасение души усопшего. Руфь и Аннунсиата прошли вперед, где стояли близкие родственники, и Аннунсиата порадовалась, что на нее бросали взгляды только мельком, однако Ральф повернулся и долго смотрел ей в глаза. На его лице лежала печаль великой скорби, он сильно постарел, но при виде Аннунсиаты он недоверчиво поднял бровь, а потом его лицо смягчилось от радости и признательности. Ральф взял ее за руку и поставил рядом с собой, а в это время из ризницы уже появился капеллан, готовясь начать службу. Кадильщики выступили вперед, покачивая кадилами на длинных цепочках, и сладковатый печальный запах курения смешался с ароматом цветов. Мальчики запели своими чистыми дрожащими голосами, и Аннунсиата заплакала, скорбя об умершем ребенке, обо всех умерших и о жизненных скорбях.

Пока они ехали в замок Морлэндов, Руфь поведала ей печальную историю. Когда умер старший сын Ральфа, его конь, Торчлайт, достался Эдмунду. После смерти Эдмунда Ральф-младший ожидал, что Торчлайта отдадут ему. Однако Ральф с бессознательным желанием прервать эту череду отказал сыну. Ральф-младший был оскорблен. Он считал, что должен занять место старших братьев, быть старшим в семье, наследником, молодым хозяином, а как оказалось, отец против этого! Ральф-младший решил доказать, что он уже не маленький и способен ездить верхом на любой лошади, поэтому тайком вывел из конюшни жеребца Кингкапа, оседлал и взнуздал его и попробовал проехать верхом.

Кингкапа выездил сам Ральф, поэтому у решительного и сильного наездника он вел бы себя смирно, но, подобно всем жеребцам, Кингкап часто нервничал, к тому же на нем редко ездили. Нервозность Ральфа передалась жеребцу. Мальчик вскарабкался в седло, и после непродолжительной борьбы жеребцу удалось сбросить его. Нога мальчика попала в стремя, он не смог высвободиться. Жеребец перепугался, чувствуя, как за ним по земле волочится тело, и, будучи не в силах освободиться от него, обезумел от ужаса. Прежде, чем мальчику смогли помочь, жеребец промчался мимо угла конюшни, с силой ударив Ральфа о него.