Синтия Хэррод-Иглз - Черный жемчуг

Бросив на дочь взгляд, в котором перемешались изумление и ободрение, она поспешила к постели.

– Лия уже едет сюда, Эллин тоже. Я подумала, что лучше опередить их, – говорила Руфь, положив руку на живот Мэри. – Я села на первую попавшуюся лошадь и пустилась галопом – что это была за скачка!

– Воды отошли еще на поле, – прошептала Мэри. – Я пыталась сдержать схватки.

– Правильно, – ответила Руфь и повернулась к дочери: – Здесь есть еще кто-нибудь?

– Только двое стариков – они бесполезны. Я приказала им принести горячей воды и простыней.

– Иди и поторопи их, заодно захвати острый нож – самый острый, какой найдешь. И немного гусиного жира. Только побыстрее!

Аннунсиата убежала, радуясь, что может хоть что-нибудь сделать. Когда она вернулась, в ее руках было несколько простыней и горшок с гусиным жиром. Ее мать застелила кровать простынями и подняла платье Мэри. Рукава Руфь были засучены до локтей, она выглядела обеспокоенной.

– Они сейчас придут, – выдохнула Аннунсиата, – и принесут воду и нож. С ней все в порядке?

– Молодец, – отсутствующим тоном заметила Руфь. – Это жир? Давай его сюда.

– Зачем? – спросила Аннунсиата, переводя взгляд с матери на Мэри.

– Чтобы вынуть ребенка. Когда отходят воды, внутри становится слишком сухо. Ты должна помочь мне, – Аннунсиата непроизвольно отшатнулась, и Руфь сердито взглянула на нее: – Не дури, – прикрикнула она. – Держи горшок! – около двери послышались шаркающие шаги, и Руфь встала так, чтобы заслонить Мэри от двери. – Поставьте тазы с водой на пол, а нож положите на столик. Теперь уходите и не пускайте сюда никого, кроме Лии или Эллин, – приказала она.

Как только дверь закрылась, Руфь погрузила руки в гусиный жир и сунула их под нижнюю юбку Мэри. Аннунсиата, стоящая достаточно близко, чтобы все видеть, судорожно сглотнула, когда из тела Мэри показалась головка ребенка. Аннунсиате еще никогда не приходилось видеть роды, и ей это совсем не понравилось, но она завороженно следила, как пальцы Руфь скользят, смазывая сухую кожу Мэри и довольно большую головку.

– Все в порядке, Мэри? – спросила Руфь неожиданно ласковым голосом. Аннунсиате иногда случалось слышать, как таким же голосом мать обращалась к больному коню или рожающей кобыле. – Когда все будет готово, тужься. Он уже почти вышел.

Мэри пошевелилась и тут же издала протяжный, болезненный крик, заставляя себя потужиться. Пальцы Руфь вновь пробежали вокруг головки ребенка, Мэри резко вскрикнула, и головка вышла полностью вместе с целым потоком крови. Ребенок лежал лицом вниз, и Руфь быстро раскрыла ему ротик, чтобы он не захлебнулся.

– Вытри ему лицо, – резко приказала она Аннунсиате, которая наблюдала эту сцену со смесью ужаса и любопытства. Она поспешила выполнить приказ, и как только она осторожно прикоснулась к личику ребенка, тот открыл глаза и, как показалось девушке, попытался отвернуться. Аннунсиата пришла в восторг. Ребенок был жив! Чудо рождения захватило ее – новое, живое существо возникло там, где только что ничего не было!

– Это мальчик или девочка? – спросила она у матери.

Руфь бросила на нее рассерженный взгляд.

– Откуда я могу знать, глупышка? Как ты, Мэри?

– Ничего, – пробормотала Мэри, – только ужасно хочется пить.

– Потом мы дадим тебе воды, а сейчас надо закончить с этим. Ты можешь тужиться? – Мэри кивнула. Руфь обратилась к Аннунсиате: – Поддержи головку, пока ребенок будет выходить.

Аннунсиата неохотно подложила ладонь под головку – она оказалась мокрой и скользкой от крови, а Аннунсиата не любила пачкать руки. Руфь высвобождала шейку ребенка, а затем, когда Мэри потужилась еще раз, помогла пройти плечикам. Еще одно усилие, и ребенок выскользнул наружу вместе с очередным потоком крови.

– Девочка, – произнесла Руфь. – Прекрасная крупная девочка, Мэри.

– Кровь растеклась по всей постели, – пробормотала Аннунсиата, не зная, что сказать.

– Подержи ребенка, – приказала Руфь, подавая его дочери. Боязливо Аннунсиата держала крохотное тельце, пока мать перевязывала и отрезала пуповину, действуя спокойно и уверенно. Поймав перепутанный взгляд Аннунсиаты, Руфь слегка улыбнулась: – Почти то же самое, что и рождение жеребенка – разве что немного потруднее, – произнесла она. – Эти простыни уже ни на что не годятся – кровь ничем не отстираешь.

– А почему так много крови? – спросила Аннунсиата.

– Так угодно Богу, – равнодушно откликнулась Руфь. – Перестань задавать вопросы и смотри, не урони ребенка! Заверни его и покажи Мэри.

Запеленутый в кусок ткани, ребенок стал более симпатичным на вид, и Аннунсиате сразу расхотелось отдавать его. Ребенок выглядел сонным и спокойным. Аннунсиата поднесла его к Мэри, но та устало отвернулась.

– Я хочу пить, – еле проговорила она. Руфь кивнула Аннунсиате.

– Иногда бывает и хуже, – спокойно произнесла она. – Если, по Божьей воле, ребенок умирает, матери не приходится мучаться так долго.

– Я хочу пить, – снова повторила Мэри.

– Я дам тебе попить, когда выйдет послед. Ну, поднатужься...

Аннунсиата отошла, не желая смотреть на стонущую женщину и залитую кровью постель. Поднеся ребенка к окну, она внимательно осмотрела его. Ребенок был странно молчаливым.

– Разве он не должен плакать? – беспокойно спросила она. – Я думала, первые несколько недель дети только и делают, что орут.

Ребенок открыл глаза и невидяще уставился в лицо Аннунсиате, сразу очаровав ее. Девушка никогда прежде не видела, как проходят роды у людей – только у животных. Новорожденные животные были прелестны, но до сих пор девушка считала, что человеческие новорожденные выглядят гораздо хуже. Но эта девочка! Аннунсиата сразу почувствовала к ней привязанность, как будто это была ее дочь, тем более что сама мать отвернулась от нее. Аннунсиата уже забыла о муках и крови, ужасных разрывах Мэри и отвратительном запахе. Ребенок открыл ротик и сладко зевнул, и Аннунсиата улыбнулась, испытав прилив любви к этому беспомощному существу.

– Интересно, как они назовут тебя, – пробормотала она.

Несколько дней спустя младенец был окрещен Марией-Маргаритой.

– Это имя немного великовато для девочки, – пошутил Ральф, – не думаю, что ее когда-нибудь будут звать полным именем: она останется Дэйзи – маргариткой.

После своего поспешного и необычного появления на свет Дэйзи вскоре приобрела довольно приятную внешность. Одежду для нее пришлось покупать готовой, однако множество детских вещиц осталось еще от старших детей. Друзья и соседи постоянно навещали крошку, благословляя ее и восхищаясь, подолгу разговаривая с ее матерью, потягивая горячий, пряный напиток кодл. Гости приносили множество подарков, так как все любили новорожденных, и никто – от самых богатых до бедняков – не осмеливался явиться с пустыми руками. Людям доставляло радость, когда женщина разрешалась от бремени здоровым ребенком. Однако обряд крещения совершался тайно, после наступления сумерек; слуги охраняли все двери, и на церемонии не присутствовали посторонние, так как обряд проводился в домовой церкви по старым обычаям. Эдуард сказал, что это безумие, но Ральф только беспомощным жестом воздел руки к небу и спросил: