Диана Кинг - Робин Гуд против шерифа

— Ты их узнал? — на ходу, приближаясь к Робину, воскликнул Саланка.

— В Ноттингеме таких бойцов нет. Думаю, норвежец подтвердит, — резко глянув на Торстведта, отвечал Робин, наблюдая за тем, что происходило на опушке у хижины. — Зря они так, — продолжил он, указывая на нескольких лучников, вскочивших на спрятанных за хижиной коней, чтобы организовать погоню. В своем родном лесу бойцы Робина были практически неуловимы.

Впрочем, времени и желания продолжать чересчур неравную схватку у путников не было, и они поспешили скрыться в гуще леса, непроходимой не только для конного, но и для пешего.

Что же все-таки значило это происшествие? Необходимо было узнать, находится ли еще в хижине сын Торстведта, а если нет — то где, и жив ли он вообще. Что случилось со старой ведьмой и бородатым знахарем-друидом? Избежав схватки, путники решили оставить племянника Лопина, Гарвея, вместе с Саланкой неподалеку от хижины, чтобы хоть как-то проследить за происходящим в стане противника. Боллок остался ухаживать за раненым, юркого Шеппарда послали к старейшинам нескольких окрестных деревень за вызовом подкрепления, а Робин с Торстведтом на конях Гарвея и убитого Маркуса отправились в место условленной встречи с шерифом.

Возможно, Робин поступал опрометчиво. Но безукоризненное поведение норвежца в бою не давало главарю лесных разбойников оснований для недоверия.

— Это люди Таумента. С моих кораблей, — холодно процедил сквозь зубы норвежец, едва они покинули место общего сбора. — Это бристольцы.

Бристольский полк славился тем, что еще со времен походов в Палестину ни разу не отступил на поле боя. Этот южный город был одним из главных оплотов норманнов в Англии, и несколько поколений молодых дворян и мещан воспитывалось там в духе воинской доблести.

— Они умело дерутся. Но они здесь чужие, а чужие никогда не могли управиться с Шервудом, — уверенно парировал Робин.

— Но их здесь не двадцать. Больше. Гораздо больше. — И норвежец, с момента самой первой встречи остававшийся холодно-невозмутимым, пришпорил коня и неожиданно разразился громогласными проклятиями. Робин, двигавшийся на полкорпуса позади, ни о чем не расспрашивал, дожидаясь, пока Торстведт сам не раскроет карты.

Через какую-то минуту норвежец замолк и продолжал свой путь в холодном молчании. Наконец, словно вспомнив о том, что он не один, Торстведт обернулся к Робину и, внимательно, словно подбирая слова, продолжил прерванную полчаса назад речь:

— Ты не отделаешься теперь деньгами. Теперь им не нужны деньги.

— Да, но мы не знаем, где сейчас твой сын. Возможно, им не удалось захватить его.

— Это не имеет значения. Игра окончена, — мрачно высказался, словно выругался, Торстведт, не раскрывая, впрочем, смысл своих наполовину загадочных слов. Далее путники следовали в молчании.

В Ноттингемском дворце в это время был переполох. Впрочем, это массивное здание с весьма скромно приютившимися в нишах статуэтками английских святых дворцом можно было назвать лишь отчасти. В первом этаже здания находилась огромная гостевая зала, которая нередко по случаю приезда именитых гостей становилась залой пиршественной и оглашалась нервическими восклицаниями распорядителя-мажордома. Одетые в запыленные камзолы слуги летали вверх и вниз по лестницам, а через каждые десять минут сам шериф заглядывал сюда из верхних покоев и, дабы перекричать стук и гомон, устроенный слугами, во всю глотку орал, обращаясь к мажордому с теми или иными замечаниями. Громадная зала, с узкими окнами и тяжелыми стенами из темного камня, годная разве что для траура, постепенно изменялась и становилась все более торжественной.

Можно было подумать, что здесь готовятся к встрече гостя, причем гостя самого высшего разряда — так старательно выкрикивал мажордом распоряжения, уподобившись дирижеру огромного оркестра. Только вместо рожков, свирелей, волынок и тимпанов были стулья, столы, а вместо нот тут выступали многочисленные кушанья, завезенные норманнами с континента на островную Британию и немало изменившие суровый быт некогда способной лишь охотиться и пьянствовать знати. На расстоянии трехсот миль в округе владельцы самых богатых баронских замков не могли, пожалуй, увидеть сегодня на своих столах таких сытных рябчиков в сметане, так лихо разделанных и зажаренных молодых оленей и такого сладкого эля, и, кроме того, все это было приправлено настоящими индийскими пряностями — по тем временам чудовищно редким деликатесом, не всегда бывавшим и на королевском столе.

А стол был действительно королевский. Как у всякого опытного, а потому предусмотрительного хозяина, у шерифа Реджинальда хватило в закромах кое-какого добра, чтобы достойно встретить неожиданно заявившегося к нему короля английского Иоанна Второго, лицемерного и алчного преемника доблестного короля Ричарда. Зачем понадобилось королю, особе, столь занятой неотложными государственными делами, прибыть в замок к шерифу Реджинальду? «Двадцать пять тысяч золотом», — предположите вы и будете правы.

Дело, правда, было вовсе не в этой сумме, которая, несмотря на свою значительность, не могла сыграть существенной роли в намеченном королем Джоном предприятии. Но вот письмо дочери посланника Сулеймана, вкупе со странным исчезновением норвежца — ключевой фигуры будущего предприятия — не могло не насторожить остальных его участников. Когда же Таументу стало известно, что норвежец в срочном порядке изъял из их совместного предприятия именно обозначенную сумму, которая, по сути, принадлежала Таументу, хитрый торговец прикинул кое-что в голове и, получив кое-какие сведения о судьбе посланного им в Йоркшир отряда, сделал соответствующие выводы.

У Таумента не было сомнений в том, что Робин из Локсли, его давний враг, проник в Лондон и, угрожая Торстведту жизнью сына, выманил у того деньги для освобождения своих сообщников. О судьбе Раски Таументу ничего не было известно, но совпадение в суммах, требуемой и пропавшей, было не случайным. А то, что Торстведт исчез вместе с деньгами, запутывало ситуацию окончательно.

Так что после срочного донесения Таумента, король, возвращавшийся с доблестной дружиной из Эдинбурга, изменил свое намерение остановиться в более пышной обстановке в Бирмингеме, где его визита дожидались уже более года, и завернул в Ноттингем, не бывший, в сущности, провинцией, но окруженный весьма неблагополучными и, можно даже сказать, неблагонадежными саксонскими землями. Король принял это решение по собственной воле, чтобы заставить норвежца (если тот к этому моменту оставался еще жив), прекратить совершать необдуманные поступки, которые подвергнут риску всю его королевскую политику. Другого человека, способного осуществить грандиозную средиземноморскую авантюру, у короля Джона не было.