Станислав Гольдфарб - Капитан и Ледокол

Капитан заскучал. В речи товарища Рудзутака в исполнении Глафиры ни слова не было ни о Байкале, ни о ледоколе. И он сосредоточился на докладчице – смотреть на нее было приятно. В какой-то момент ему даже показалось, что от его пристального взгляда в какой-то момент Глафира Андреевна даже чуть сбилась со своего речитатива. Она и правда сделала мимолетную паузу, скользнула взглядом по залу, словно проверяла, смотрят ли на нее суровые капитаны, и снова продолжила читать. И могла быть удовлетворена, если наткнулась на взгляд Капитана…

И лишь слово «валюта» в статье товарища Рудзутака, слово, на котором Глафира сделала акцент, «вырвало» Капитана из приятного оцепенения. «Валюта» всегда звучала как некое грозное предостережение всем. За нее обещались быстрые и безусловные кары. Вот и товарищ Рудзутак написал о ее силе, а Глафира эту силу прямо так прочитала с выражением: «Но мы не могли этим заниматься, потому что нашу валюту мы использовали исключительно и главным образом на создание тяжелой индустрии для ввоза оборудования, ибо только развитие тяжелой промышленности создает базу для реконструкции транспорта. А в этом именно и состоит наше слабое место…»

Капитан подумал, что сейчас Глафира должна сделать паузу – длинную, многозначительную, чтобы в президиуме и зале все встрепенулись от неожиданной тишины. Сложно сказать, подучил ли Шапкин этому лекторскому ходу или Глафира природным своим догадалась поинтриговать, но пауза, затянувшаяся и повисшая в зале как некое предзнаменование, расшевелила зал. Все как-то подсобрались, посуровели, словно и впрямь в зал сейчас войдет товарищ Рудзутак и задаст им перцу за все, что было и не было. Пауза действительно затянулась – бедный Шапкин! Он уже решил, что Глаша сейчас выкинет что-нибудь эдакое?! Она может, она бедовая! Как не крути, элемент малосознательный, поскольку слабо образованный.

– Простите, граждане-гражданочки, товарищи и товар…, – произнесла Глафира Андреевна, но закончить ей не дал грозный взгляд товарища Шапкина. – Мне бы водички сглотнуть, что-то сперло в горле. Першит!

И хотя эта реплика выдала Глашкину ученость с потрохами и снесла с нее всякий налет интеллигентности, президиум облегченно вздохнул. Мало ли что! Зал снова расслабился и погрузился в традиционную партийно-хозяйственную дрему. Это вам не собрание-митинг, где нужно было заклеймить троцкистов или эсеров, фашистских наймитов, продавшихся всем разведкам мира одновременно. Сегодня ничего такого не предвиделось. Все, как обычно. Товарищ Рудзутак, верный ленинец, может спать спокойно.

Выпив стакан воды, Глафира продолжила чтение доклада: «…Дисциплина транспортного пролетариата, внимание со стороны транспортников к своим хозяйственным обязанностям очень низкие. И в этом отношении вся наша партийная организация, весь наш рабочий класс должны прийти на помощь транспорту и наладить ту необходимую дисциплину, которая нужна…»

Капитан оглядел зал – теперь уже точно никто не слушал и даже не «ел» взглядом Глафиру Андреевну. Разве что он сам продолжал с интересом разглядывать докладчицу. Что-то там шевельнулось в его душе.

Глафира Андреевна закончила чтение доклада товарища Рудзутака и под аплодисменты осталась в президиуме. Шапкин облегченно вздохнул – все идет по его плану и без осложнений. Капитаны – бузотеры по определению. Не дай бог, начнут свое гнуть: про дырявые пароходы, про отвратительный уголь, про изношенное портовое хозяйство… Тут и одной пятилетки не хватит, не то что трехчасового доклада товарища Рудзутака.

Капитан даже улыбнулся, ожидая, когда Шапкин с наигранной веселостью во взгляде и потаенной тоской внутри, предложит высказаться всем желающим.

– Давайте, товарищи, не стесняйтесь, поговорим начистоту!

Но после слов товарища Рудзутака в исполнении Глафиры Андреевны других настоящих слов уже не нашлось…

Продолжение истории тем не менее случилось. Капитан, удивляясь сам себе, дождался, когда Глафира выйдет на улицу и, воспользовавшись моментом, подошел к ней.

– Спасибо, Глафира Андреевна, хорошо докладывали.

Глафира удивленно посмотрела на Капитана. Женским своим чутьем почувствовала, что он волнуется. Не то чтобы сильно удивилась, но чуть-чуть растерялась – Капитан ледокола, человек в Госпаре известный.

– Так за что спасибо?

– Хорошо докладывали, говорю.

– А, ну я старалась. А вы прям слушали, слушали?

– Слушал и слушал, только записывать не успевал.

Глафира улыбнулась.

– А что же мы тут посреди улицы стоим, вам в какую сторону до квартиры?

Капитан замялся, комната в коммуналке у него была, но жил он по большей части на Ледоколе. Одинокому Капитану так было удобно.

Глафира Андреевна, не дождавшись ответа, взяла Капитана под руку: «Так проводите меня до моей. Стемнело уже».

…Провожались долго, в эту ночь на границе осени и зимы стояла совершенно удивительная, теплая погода. Улицы начинали освобождаться от горожан, извозчиков, редких машин. Глафира Андреевна жила на главной городской улице, которую еще не успели переименовать, а по старинке она звалась Большой. Но и она освещалась плохо, с большими разрывами, так что казалось – они вовсе не в центре города, а на его окраине, где единственным освещением служит чистое звездное небо. Большая во все времена считалась в Иркутске центральной – тут тебе и хорошие магазины, и трактиры, и кино, и парочка больших гостиниц с ресторанами. Проезжая часть была выложена лиственничными плахами, а деревянные тротуары выгодно отличали ее от иных городских прошпектов. Почти все дома после страшного пожара ставили каменные. И какой дом ни возьми – глаз не оторвать. Капитану очень нравилось здание Типографии Макушина и Посохина, изукрашенное арочками и башенками, с магазином книг и беловых (бумажных) товаров. В помещении всегда пахло краской и каким-то особым запахом писчебумажных товаров. «Господи, ну почему я не писатель», – думал иногда Капитан, когда смотрел на это царство бумаги, чернил, перьев… Здесь же продавались почтовые открытки, книги. Лавка была известна в городе, и сюда приходил самый разнообразный люд – от священника до извозчика, от профессора до студента. Кое-что покупал и Капитан: новые листы для своей архивной книги, куда вписывал и вклеивал все, что касалось судоходства на Байкале.

На Большой начинался огромный магазин Кальмеера, отсюда расходились лучами многие улицы города и главнейшая торговая – Пестеревская со своими товарами из Европы и Китая, Монголии и Японии.

В редкие дни отдыха, когда Капитану нужно было сделать покупки, он шел именно сюда.

Они медленно двигались по Большой в сторону Набережной. На самой улице почти не было зелени – деревья вырубили, чтобы не мешать телефонным и электрическим проводам, которые вдоль и поперек опутывали пешеходные зоны. Кое-где еще сохранились масляные фонари на вычурных металлических ногах. Ближе к Набережной начинались рощицы, а за зданием краеведческого музея и Белым домом раскинулся Александровский сад с павильончиками и танцплощадкой, прогулочными тропинками и качелями. Здесь народу было все еще много.