Таня Нордсвей - Дом

В день её смерти я заперлась у себя в комнате и не выходила два дня. Мне было сложно осознать потерю человека, который был рядом со мной практически всю мою жизнь. Её просто нет. Нельзя ей позвонить, спросить, как дела и как проходит её день. Больше нет Малии, как и миллионов других людей по всему миру. Её жизнь просто оборвалась на восемнадцатом году, и она не отметит девятнадцатый день рождения в кафе своего брата, как хотела весь этот год.

Она просто оказалась жертвой первой волны эпидемии.

Кроме того, нормальных похорон Малии не было – массовые мероприятия уже были запрещены, и я узнала через неделю, что теперь могу прийти на её могилу, что на кладбище неподалёку. На прощании с ней присутствовали лишь её родители, два старших брата и маленькая сестрёнка. Я навестила её через несколько дней, принеся с собой цветы и слёзы.

Рассказала ей о том, что Томми тоже подхватил инфекцию, но врачи уверяют, что у него легкая форма болезни. Вторая волна началась. У родителей и у меня, вроде, всё чисто. У нас хороший иммунитет. Пожаловалась на то, что теперь, когда в нашем городке и так стало мало жителей, родители решили не покидать его и не переселяться в более людный город для ожидания вакцины, чтобы братик смог поправляться на свежем воздухе. Я это считала неуместным: да, там больше народа и больше заражаемость, но там выше уровень медицинской помощи и ближе цивилизация. Но нет. И мы здесь, определённо, застряли.

Когда я уходила с кладбища, я видела, как приехало несколько машин – маленькая похоронная процессия. Хоронили какого-то парня. И я, не оглядываясь, вышла за ворота. В нашем небольшом городе мы знали очень и очень многих, и не хотелось бы увидеть ещё и труп своего одноклассника, к примеру.

С тех пор я будто осталась одна – не было той, кому бы я звонила сутки напролёт и болтала по телефону многие часы. Но я каждый день слушала автоответчик на её голосовой почте, пытаясь себя обмануть тем, что она просто уехала. Возможно, я даже поверила в это.

Шли месяцы. Оставаться в своей комнате было для меня равносильно заточению, поэтому я всё чаще и чаще старалась быть ближе к семье, но они будто бы отдалились от меня. Кроме брата – тот всегда был мне рад и не понимал, почему родители так ушли в себя. Иногда он даже винил себя в том, что это они переживают за него, но ведь с ним всё в порядке. Я пыталась, как могла, обсудить это с отцом и матерью, однако каждый раз они уходили от ответа. Завтраки, обеды и ужины стали проходить в гробовой тишине, прерывали которую только дежурные фразы. Даже Томми перестал предпринимать попытки развеселить маму. Каждый за столом думал о чём-то своём, а когда мы друг другу улыбались – выходило натянуто. Все были на нервах, и обсуждение возможного исхода этих событий было под негласным запретом.

Потом выяснилось, почему.

В один весенний вечер, когда я читала брату сказку на ночь, я слишком задержалась у его постели, разглядывая его милые черты лица и такие любимые ручки, сжимающие любимую игрушку. Как быстро он подрос! А ведь ещё недавно он ползал по полу и запихивал себе в рот все предметы, которые ему попадались на пути. Выйдя из его комнаты, я старалась не шуметь, думая, что все уже спят. Но хотела взять с кухни сок – во рту пересохло, я ужасно хотела пить. Однако до кухни я не дошла – стоило мне тихо спуститься на первый этаж, как я услышала разговор родителей в гостиной на высоких тонах. Замерев на полушаге, я вслушивалась в их речь.

Мои родители были очень образованными и интеллигентными людьми, однако настолько непохожими друг на друга, что часто видели одни и те же вещи под двумя разными углами. После рождения брата в нашей семье воцарилась гармония и они практически перестали ругаться. Была пара серьёзных споров, которые сошли на нет за эти полтора года, что я находилась дома и присматривала за болеющим братом. Однако такого, как сейчас, я не слышала уже давно.

– Лили, это не может быть ошибкой! Эти тесты дают верный результат: девяносто девять и девять десятых процента!

– А как же эта одна десятая процента, Алекс?! – Голос мамы звенел в моих ушах. Ещё чуть-чуть и она расплачется. К моему горлу подступил комок. – У нас же крепкий иммунитет!

– Дорогая…

Они подхватили вирус от Томми. Моё сердце пропустило удар. Их дальнейший разговор остался для меня в тумане – все силы разом покинули моё тело, заставив осесть на ступеньку лестницы. Пока мама просила папу ничего не говорить мне, чтобы не беспокоить, он её утешал. Её просьбы тонули во всхлипах, каждый из которых метал нож в мою душу, добивая меня. Затем папа всё-таки пообещал маме, что ничего не скажет, ведь я в безопасности. У меня, единственной в семье, оказался иммунитет, и мне ничего не угрожало.

Счастливица.

Глава 3

Я долго плакала в своей комнате. Наверное, мои всхлипы были слышны даже на первом этаже, но я не могла просто взять и остановиться. Ворох мыслей о том, что кого-то из моих близких может не стать как Малии, убивал меня с особым садизмом. Тогда я осознала страх потерять всех, кого я люблю, в полной мере.

Мы не ценим то, что имеем, пока не потеряем это. Эта убийственная фраза до тошнотворности была правдивой: я не до конца ценила мою дружбу с Малией, пока не потеряла ее, я не до конца понимала свое счастье быть в кругу семьи, пока не оказалась на грани потери этого.

Да, это было отчасти моим выбором тогда – пойти и разузнать, можно ли выбраться из этой дыры и получить шанс на излечение для родителей и брата. Если не я, то кто?

К тому же, это помогло бы мне ненадолго вырваться из этого омута самобичевания и отчаяния, в который я погрузила себя в последний месяц, выжидая, когда же снизойдет чудо, и мы сможем побороть эту заразу. Но чуда не происходило, и я просто хотела сбежать от сочувствующих взглядов родителей, когда я выходила из комнаты больного Томми, которому стало хуже. Им нужна была вакцина, и единственный способ её добыть – добраться до людей.

Когда решили пойти разузнать, что к чему, моему братику стало легче. Он даже хотел пойти с нами так, что чуть ли не сбежал из дома. Пришлось убеждать пятилетнего ребёнка, что мы бы его взяли с собой, но доктор (которая была по совместительству нашей соседкой Долорес) нам строго-настрого запретила это делать. Родители о своём состоянии до сих пор молчали, а я уже опустила руки в попытке вывести их на чистую воду. Всё равно я уже узнала правду, хотели они того или нет.

В тот последний вечер я собиралась в своей комнате: подготовила удобную одежду, зарядила телефон, взяла запасные тёплые носки. Дверь открылась, и на пороге показалась тёмная макушка.

– Хлоя, не уходи, – глаза Томми были мокрыми, а голос – тихим. – Не уходи, я боюсь.