Антон Филатов - БОМЖ. Сага жизни. Книга первая. Пыл(ь) веков

Недельных гусят приходится таскать решетом то в избу, то вон: только бы не остыли. А папа-гусак, любовно прозванный Марьей Филатихой «Тегой», общению с бабой особенно рад. Жадно хватает, выщипанные с грядки укроп, лебеду. Ходит за хозяйкой, точно собачонка.

Растаяла сердцем и баба. Ой, да какое сердце не обольётся умилением при виде преданности гусино-щенячьей, неуклюжей беззащитности тварей домашних…

– Тэг, тэга… – кличет Филатиха гусака, и беззвучно смеётся на его ответное гоготание, – Тэг, попел ласкавы… касатык… – и тянется сухонькой рукой погладить длинную белую шею. Белорусский её говор, впитавшийся в кров с детства, тут, в сибирской глуши, мало-мало за годы перемесился с русским. Сердечная же тихая радость и там и тут умиротворялись домашним покоем. Уже на закате высветило полоску бирюзового неба. Завтрашний день обещает быть знойным.

Сергейча Филатов, Филатихин внучек, ферменский конюх по должности, и чистый ангел по духу, не подошёл, вопреки летнему обычаю, к умывальной кадке. Никуда не спешил. Хитро улыбаясь в бородку, посмотрел на солнце, на избу соседа и магазин напротив; прошёл по огороду до заднего плетня. Постоял, любуясь на луг.

Озорное чувство владело молодым мужиком. Оглянувшись на Ферму, Сергейча перемахнул плетень, ногой угодил в жалюку. Ойкнул, матюкнулся сгоряча… Прошёл по заросшей, малонатоптанной мальцами-рыбаками тропке, к Юшкову озеру. На ходу сбросил рубаху и портки и решительно забрёл в воду… Пусть будет купалов день!.. Ит-тиш-твою мать!..

Занырнув с головой в прохладную, почти родниковую воду, Сергейча ознобился, фыркнул по-телячьи, и уже изготовился прыжками выскочить на берег, когда… От бора, по дороге с лисятника, припирая Сергейчу к высокой осоке, внезапно кто-то поспешно протопал к озеру. Затаившись по шею в озере, Сергейча слышал, как человек шумно потрогал воду ногой и бросился головой в омут. Занырнул. Сергейча не утерпел – поплыл, постанывая от водной прохлады, встречь купальнику. Давненько уж не купался. Прохлада облегчала тело и даже, казалось, согревала. Приятно и озорно на душе. Субботнее банное омовение несравнимо с озёрной купелью. Он едва не наплыл на выныривающую голову. И – ошалел, когда увидел, как женские русые волосы льняной струёй ворохнулись перед его лицом. Баба… девчонка совсем!.. Голая, глянь-ка, русалка… Они встретились лицами – глаза в глаза. Испуг, стыдливый ужас в её взгляде смутили Сергейчу.

– Ты што… кидаисся-то… – захлебнулась она голосом Нины Быковой, и белыми крыльями загребла к берегу.

– Дак я… думал… на пацана… какого, – оправдался Сергей вслед русалке. И зачем-то поплыл следом. Нина доплыла до мыска и, не вставая из воды, обернулась сплеча на парня.

– Отвернись, – сказала своим милым фальцетом. Умоляла, но с горделивой нотой. Дрожь в её голосе смешалась со стыдом. Происходящее видение так озадачило Сергейчу, что он забыл грести, хлебнул воду и закашлялся.

– Иди, иди, девка, я ничо, – прокашлял, выгребая к другому берегу.

С Сергеем Филатовым приключилась оказия: впал в сомнамбулизм. Голова юной сиротки Нины Быковой, выныривающая из озёрной воды, виделась ему наяву и ежеминутно. Он вызывал это явление малым усилием воображения и никак не мог прогнать оставшейся волей. Ниночка снилась ему. Являлась в ферменских проулках, за огородной ботвой и в сумраке хвойного бора, куда удручённый парень уходил каждую свободную минуту. Здесь он бродил по околицам Фермы, засматриваясь в сторону Оси, готовый улететь вслед за собственным взглядом. Работа отвлекала мимолётно. Но при первом же всплеске образа, сознание его забывала об окружающей действительности и всё сущее теряло смысл. Он ждал ночи. Тайком уходил в село и слонялся до утренних петухов под окнами дома, где Нина Быкова проживала в родительском домишке. Но светловолосая русалка Ферменского озера, не проявляла активных признаков жизни. Стёпка наблюдал её мелькающий облик в оконце. С дрожью во всём теле пережидал краткое появление в дверном проёме и во дворе, но ноги прирастали к почве, а в остальном теле перехватывало дух. Домой возвращался на крыльях, с сознанием возможности завтрашнего дня.

Так продолжалось три недели. Сергейчу уже не единожды заставали вездесущие сельские парни. Они с озорством улюлюкали ему вслед, изображая погоню и потешаясь над влюблённым хахалем. Наконец, Нина и сама выследила Сергейчу, застав его в зарослях уличной дурнины.

– Ты? То-то мне деревенские намекают, мол, кобель у меня завёлся. И чего тут меня пасёшь?… С каких это щей мой забор обнюхиваешь?… И в озере меня выследил. На что я тебе сдалась? Кажется, Сергейча Филатов, правда?

– Я самый, – обмолвился парень, едва переводя дух. – Пойдём, погуляем?

– С тобой, штоле?… А почему нет? Пошли. Токо косынку накину…

Перед закатным часом на Ферменском озере открылся бойкий клёв окуня. На нехитрую наживку окунишка кидается, как на блик солнечный. Заядлые мужики – один азартнее другого – наскоро соорудили снасти и поспешили на ловлю. Кидают удочки, топчутся по берегам вкруг озера… Окунь солёный да сорога – не последнее дело в нехитрой крестьянской трапезе.

– Скоко взял? – кричит Венка Богдан Степке Повышу – одни ерши, поди?

– Сам ты ёрш… – отбривает Степка.

– Можа, скинемся, Стёпа, по рублику… под уху-то?…

– Скинемся… Только у тебя, поди, вошь на аркане заместо рублика?

– Так займи?… Не поскупись за компанию-то…

– Как в воду глядел. Ладно, приходь посля бани. Степка Филат первачом угощать будет. Вроде у него Сергейча, сыновейка-то, про жанитьбу толмачит. Обсуждать будем: что да как…

Ввечеру четверга сорвалась пыльная буря. Однако, не закончилась, как водиться в небесах, дождём. Не разрядилась знойная атмосфера. Кривые, как ломанные сабли, молнии изрезали хмурое небо вдоль и поперёк. Что-то страшное низринулось на Ферму. Грохот пугал и народ, и скот. Сухой треск сосновых сучков вкупе с воем верхового ветра напоминал забытую пушечную стрельбу. Отломленные ветки и вершинки сосен носило над домами, улицами, огородами… Волочило по земле. Закрытые ставнями, ферменцы не рисковали ходить по нужде. Не приведи Бог… Надо же – как разгулялись небеса.

Кто-то кричал, пытаясь перекричать вой ветра. Где-то гремело железо. Страшно-то как, Господи…

Марьиного недоросля, Антошку Филатова, буря застала на сеновале. С пополудни он миловался здесь с Аннушкой. Не могли расстаться. Даже с угрозой перед первыми грозными порывами стихии. Авось пронесёт. Ветхий сеновал насквозь продувало ветром, И Антошка закрывал Аннушку своим телом. Девица испуганно ойкала при каждом грохоте грома, а парень тут же зажимал ей рот губами…