Жан-Франсуа Намьяс - Дитя Всех святых. Перстень со львом

На этот раз они были спасены. Солдаты возвращались с пустыми руками, ругаясь на чем свет стоит, а толпа рукоплескала беглецам в исступленном восторге. Вскоре Туссена развязали и одели с головы до ног: множество добросердечных зевак наперебой спешили избавиться ради него от части собственных одежек. Франсуа, однако, предпочел здесь не задерживаться и поспешил уехать вместе со спасенным, напутствуемый ликующими криками.

Он остановился в густом лесу, когда Сен-Мало уже давным-давно скрылся из виду. Франсуа спешился. Туссен встал перед ним на колени.

— Я вам обязан жизнью. Предлагаю вам то единственное добро, которым располагаю, — мою свободу.

Франсуа заставил его подняться.

— Ты ничего мне не должен. Я это сделал единственно потому, что мы с тобой родились в один день.

— Я вам не нужен?

— У меня свои дела. Мне надо объехать весь свет! Я не нуждаюсь… в таком человеке, как ты.

— Значит, вы тоже меня осуждаете? И это после того, как проявили столько великодушия и храбрости!

В первый раз Франсуа внимательно рассмотрел своего спутника. Туссен выглядел таким же дерзким и искренним, как и на эшафоте. Франсуа вспомнил своего дядю и его правило: сначала выслушать, а после судить. Ему стало немного стыдно за свою поспешность.

— Ну ладно. Кто ты?

— Я же вам сказал: вольный человек с тех самых пор, как родился, и вот уже восемнадцать лет.

— А почему у тебя только имя?

— Видать, тот священник, который меня нашел на ступенях своей церкви, решил, что одного имени мне вполне хватит. Поэтому назвал Туссеном, и все тут.

— А потом?

— Сделал из меня своего раба. Время от времени он так поступал с подкидышами, а тут последний как раз помер — работа доконала. Вот в этом-то рабстве я и понял, что такое свобода. Я все стерпел, чтобы только дождаться дня, когда стану достаточно большим и смогу удрать. Случилось это на двенадцатом году. Хотите знать, что дальше было?

Франсуа кивнул в знак согласия.

— Я недалеко ушел. Постучал в один соседний дом, и мне открыли. Только на следующий день я обнаружил, что это бордель. Хозяйка хотела, чтобы все было по-хорошему, и решила познакомить меня со своими девицами. К несчастью или к счастью, это как посмотреть, но они поняли знакомство по-своему, так что я с ними познакомился раз десять вместо одного. Для своего возраста я был довольно силен, но все же почувствовал, что вот-вот отдам Богу душу. Поэтому я и сбежал — во второй раз. Теперь меня занесло в монастырь…

Франсуа слушал эту историю, рассказанную с простотой и добродушием, и ему вдруг почему-то полегчало на душе. В Туссене заключалась какая-то особая жизненная сила.

— Отличался этот монастырь тем, что там гнали яблочную водку. Монахи утверждали, что она у них идет на лекарство. Старший из святых отцов приставил меня к перегонному кубу. Работа мне понравилась. Мы просто купались в винных парах и чувствовали себя превосходно. И все бы шло так чудесно и дальше, если бы я не встретил своего предшественника. Его лицо было так изъедено этими парами, что в нем не оставалось уже ничего человеческого. Я и смылся в тот же вечер: настойка добрых монахов оказалась еще опаснее, чем похоть бордельных шлюх.

Рассказ захватил Франсуа. Он даже поздравил себя с тем, что спас существо со столь незаурядной судьбой.

— Но пока я не вижу ничего дурного. Что же тебя довело до котла?

— Мне было тринадцать лет, а вокруг шла война. В тот раз я проболтался без пристанища гораздо дольше, пока не повстречал в Броонском лесу ватагу Черного Пса. Я о нем и раньше слыхал. Говорили, будто они дерутся с англичанами. Мне это показалось стоящим делом. Я попросил, чтобы они приняли меня к себе.

— И вот так ты оказался под началом у разбойника.

— Не обманывайте себя. Черный Пес — благородного рода. Его настоящее имя — Бертран дю Геклен, сеньор де Ла Мотт-Броон. Попав к нему, я, правда, сделался бунтовщиком, грабил, убивал, но одних только англичан, я ведь говорил уже. Как в тот раз, когда сир Бертран и пятнадцать наших, переодетых в дровоносов, пробрались в замок Фужерей… Я ждал снаружи с остальными из отряда, а когда они открыли нам ворота, мы устроили там славную резню.

— Ты хороший боец?

— Неплохо стреляю из лука.

Франсуа де Вивре помолчал некоторое время. Лук и арбалет, оружие простолюдинов, было единственным, которым он не владел. Его интерес к Туссену возрос.

— А колдовство? И прелюбодеяние?

— Вот это и довело меня до погибели. У дю Геклена я оставался больше четырех лет. И, в конце концов, попался одному англичанину, капитану Бедхэму. Он меня хотел сразу казнить. А я, поскольку терять мне было нечего, заявил, что я, мол, алхимик и могу добыть ему целое состояние. Попытка не пытка, он ведь тоже ничем не рисковал, когда заставил меня доказать это. Я взял в одну руку камешек, воззвал к дьяволу и показал вместо булыжника золотой самородок.

— У тебя было с собой золото?

— Ну да, зашитое в платье. Подарок одной дамочки из борделя… Потом мне пришлось последовать за капитаном в его замок и под страхом смерти приняться там за алхимию. К счастью, тут мне пришла на помощь леди Бедхэм. Была она весьма уродлива, ну да ведь меня этим не остановишь. Я сумел привлечь ее внимание, и даже более того. А она в знак признательности отдала мне кое-какие из своих золотых безделушек, чтобы я их переплавил, прежде чем отдать капитану. Длилось это с полгода, пока нас с леди Бедхэм не поймали с поличным. Английское правосудие отправило меня в котел. Вот теперь вы все знаете. Вам одному решать, гожусь ли я для вашей службы.

Туссен произнес это с гордостью, на которую способны порой даже самые униженные. Франсуа ударил своего спутника по плечу.

— Туссен, ты будешь моим оруженосцем!

— Значит, вы рыцарь?

— Нет еще. Но скоро, я надеюсь…

Туссен вскочил на ноги.

— Ну а в ожидании, пока вы станете рыцарем, а я — оруженосцем, уберемся-ка отсюда.

— Почему?

— Бедхэм — человек мстительный. Там, в городе, он ничего с нами поделать не мог, но теперь кольцо спасения и толпа далеко отсюда. Зато мой монастырь рядом. Я знаю, как туда пробраться, чтобы никто не заметил. Там и переждем грозу.

Так и получилось, что час спустя Франсуа с Туссеном через брешь в стене проникли в обитель и спустились в ее подвалы. Те были огромны и доверху забиты бочками со спиртным. Раньше Франсуа пил только вино. Впрочем, в те времена ни спирт, ни водку никогда и не пили, кроме редких случаев — в качестве лекарства. С первого раза юный де Вивре немного закашлялся, но быстро привык. Туссен тоже превысил разумную дозу, и вечером, при зажженных факелах, они беседовали во весь голос, презрев всяческую осторожность.

Франсуа в десятый раз рассказывал своему новому товарищу о Маргаритке и о бегстве из замка Куссон. Как ни странно, мысли в его затуманенном мозгу становились все яснее и яснее.