Жан-Франсуа Намьяс - Дитя Всех святых. Перстень с волком

Франсуа было трудно говорить, такие сильные спазмы сжимали горло.

— Больше он ничего не сказал?

— Сказал. В какой-то момент он произнес странные слова. Он закрыл глаза, и, казалось, ушел глубоко в себя. И произнес: «Неужели это возможно, несмотря ни на что?» Потом долго молчал, не открывая глаз, а когда открыл, то прошептал: «Быть может. Да, быть может…»

Ноги у Франсуа подкосились, и он вынужден был опереться о стену. Не оставалось никаких сомнений: в предсмертный час Жан думал о словах брата — «я любил». Умирая, он вспомнил о той единственной услышанной им в жизни фразе, которая, по его собственному признанию, привела его в смятение. Именно эта фраза заставила его произнести:

«Быть может». В минуты мучительной агонии надежда, пусть робкая, пусть мимолетная, все же снизошла к нему… Священник с беспокойством смотрел на Франсуа.

— Что с вами, монсеньор?

— Ничего. Продолжайте.

— В конце разум его помутился. Он все время повторял: «Лев с головой волка». Это были его последние слова. С глубоким вздохом он отдал Богу душу. Мы сразу же похоронили его — так, как он и просил, то есть полностью обнаженным, завернутым в саван, с золотой буллой, которая висела у него на шее. Монахи, помогавшие мне его хоронить, потом все умерли.

Священник замолчал. Порывшись в суме, висевшей у него на поясе, он достал оттуда какой-то маленький предмет из черной кожи.

— И вот еще, монсеньор.

— Что это?

— Епископ Бергамский велел мне передать вам этот пакетик, который он привез из страны сарацин. Там порошок, он смягчает боль и вызывает мечтания. Ему дали это, чтобы облегчить приступы малярии. Требуется совсем немного.

— А зачем это мне?

— Не знаю. Я просто выполняю его волю. Я вам еще нужен?

— Нет. Я хотел бы побыть один.

Священник ушел, и Франсуа остался в пустой келье. Последние минуты жизни брата, «лев с головой волка», этот белый порошок — все перемешалось в его сознании, и Франсуа погрузился в беспорядочные воспоминания.

Он утратил чувство времени и все еще был поглощен своими мыслями, когда в келье появился монах со свечой в руке. Франсуа, до этого пребывавший в полной темноте, словно очнулся.

— Пора, сын мой. Святой отец здесь.

Внезапно Франсуа вспомнил о полуночной мессе.

— Святой отец? Так который сейчас час?

— Повечерие давно уже пробили.

Франсуа последовал за монахом в своих доспехах с портупеей, украшенной папским гербом. Выйдя из кельи, он бросил взгляд в сторону кладбища и могилы Жана, но ночная тьма была такой густой, что слабый свет свечи не в силах был рассеять ее.

***

Простой народ не был допущен в монастырскую церковь к полуночной мессе: не хватало места. Возле алтаря стояли Клемент VII и два кардинала, которые должны были помогать ему. Франсуа узнал кардинала камерария и кардинала великого исповедника. В первых рядах заняли места другие кардиналы, затем епископы, аббаты и другие высшие церковные чины, сзади — монахи картезианского ордена и рыцари папской гвардии, в числе которых был и Франсуа. Наконец, в самой глубине церкви разместились светские особы из Авиньона, знатные дворяне и дамы.

На колокольне пробили два удара утрени, и месса началась.

Лишь кратким взглядом Франсуа окинул убранство церкви. Всего несколько мгновений он помедлил у могилы Иннокентия VI — надгробного памятника в виде лежащей справа от алтаря беломраморной фигуры. Когда голос Папы начал произносить первые слова мессы, Франсуа закрыл глаза.

Он вспоминал сейчас другую полуночную мессу, отслуженную ровно тридцать лет назад. Это было в Англии, в поместье Хертфорд. Он тогда был слеп, но Ариетта стояла рядом, и время от времени он чувствовал ее руку в своей. Да, в ту минуту он был счастлив! И это было такое счастье, какого Франсуа желал Жану в раю, где — он был в этом уверен — тот сейчас находился.

Но сам он, Франсуа де Вивре!.. Месса продолжалась, а он все не открывал глаз. В этой теперешней своей слепоте он обрел отнюдь не мир и покой, но сумерки с их тайнами и страхами. В конце службы, как положено после рождественской мессы, святейший отец начал петь De profundis, поминая всех умерших от чумы.

Выводя слова погребального песнопения, Франсуа думал не о брате, которому предназначалась эта молитва, но о себе самом. «Из бездны». Да, это именно он, Франсуа де Вивре, взывает к Спасителю из бездны, безнадежно моля о помощи. Никогда еще не чувствовал он себя таким потерянным, как в эту ночь, даже когда рыл могилу для своей матери. Кто мог бы его услышать, кто мог бы ему помочь, если не сам Господь?

Франсуа открыл глаза. De profundis закончился. Папа и кардиналы один за другим покидали церковь. Именно тогда Франсуа и принял решение остаться в монастыре Валь-де-Бенедиксьон. Он обещал Жану перенести его останки в Париж — после того, как получит знак. Здесь он мог бы, в ожидании этого знака, пожить монашеской жизнью. Если возможно, даже в келье брата.

Впрочем, что оставалось ему делать еще? Вернуться к своим? Он хотел этого меньше, чем когда-либо… По прибытии в Авиньон Франсуа послал письмо в Вивре. В ответ он получил краткую записку от Луи, в довольно холодных выражениях приветствующего возвращение отца. Сын сообщал, что у него все в порядке, что Изабелла живет в Моллене и также находится в полном здравии, но детей у нее еще нет. Нет, в самом деле, никто его там не ждал.

Выйдя из церкви, Франсуа захотел снова увидеть келью брата. Вступив в крытую галерею, он заметил свет и, приблизившись, разглядел великого исповедника, молящегося на могиле своего крестника в окружении слуг с факелами. Франсуа встал позади него, дожидаясь окончания молитвы. Наконец кардинал обернулся и узнал его.

— Наберитесь мужества, сын мой. В эту минуту он среди избранных Господом, даже если он и не верил.

— Возможно, он уверовал, ваше преосвященство. В последнее мгновение для него блеснул луч надежды.

Франсуа передал кардиналу рассказ священника, затем поведал ему о своем желании занять бывшую келью брата. Крестный отец Жана задумчиво покачал головой.

— Вообще-то это невозможно. Эти кельи предназначены для монахов, причем самых достойных.

— Вы не могли бы походатайствовать? Я прошу вас, ваше преосвященство!

— Могу. Настоятель, без сомнения, не откажет мне в этой просьбе. Много монахов умерли во время чумы, и кельи пустуют. К тому же память о вашем брате для них священна. Да поможет вам Бог, сын мой.

Франсуа вошел в келью Жана. Там не было никакого освещения, и он долго оставался в темноте. Через какое-то время три монаха принесли ему свечу, молитвенник, монашеское одеяние, кувшин с водой, кусок хлеба, ночную вазу и безмолвно удалились. Таково было правило жизни картезианского монаха. Крестный Жана выполнил его просьбу. Начиналось его добровольное одиночество.