Жан-Франсуа Намьяс - Дитя Всех святых. Перстень с волком

Карл VI улыбнулся.

— Поднимитесь, рыцарь. Все, кто служил моему отцу, — достойные люди. Вы поедете со мной на войну против Бретани?

— С радостью, государь.

Франсуа поднялся. Его лицо оказалось совсем близко от лица короля, и он был поражен его бледностью. Лоб молодого властителя покрылся потом, а взгляд казался блуждающим. Неужто король болен?

Рядом стоял его брат, Людовик Орлеанский. Он нисколько не походил на короля. Маленький, злобный, он был похож на своего отца, Карла V. И явно унаследовал его интеллект, лишним доказательством чему являлся его живой, смышленый взгляд. Возле брата короля стояла красавица с матовой кожей, точная копия Изабо. Франсуа поинтересовался у Жака Прессара, не сестра ли это королевы.

— Свояченица… Валентина де Висконти — жена Людовика Орлеанского.

Чуть поодаль Франсуа увидел дядьев Карла VI. От Филиппа Смелого, герцога Бургундского, которого Франсуа впервые увидел при Пуатье, когда тот сражался рядом с его отцом, веяло высокомерием и властолюбием. Жан Беррийский, толстый и розовощекий, казалось, создан был для удовольствий. Его держала за руку совсем молоденькая девушка. Франсуа принял ее было за младшую сестру или дочь герцога, но Жак вновь вывел его из заблуждения.

— Это его супруга, Жанна Булонская. Ей было двенадцать, когда он женился на ней. Я прислуживал на их свадьбе. Теперь ей шестнадцать, а ему — пятьдесят два.

Жан, герцог Беррийский, простовато улыбался. Франсуа не без отвращения смотрел на этого сына короля, который какое-то время правил Францией, а теперь стал жирным старикашкой, выставляющим себя напоказ. Мысленно Франсуа попросил Небо, чтобы никогда ему не довелось превратиться в подобное посмешище.

***

На следующий день Франсуа де Вивре покинул Париж и отправился в путь по направлению к городу Ману, где был назначен сбор армии, которой предстояло сражаться в Бретани. Двигаясь небольшими переходами, Франсуа оказался на месте 25 июля и смог наблюдать, как один за другим подъезжают рыцари. Той радостной атмосферы, которая царила в Шартре перед битвой в Пуатье, не было и в помине. Все выглядели хмурыми и сосредоточенными, они прибыли выполнить свой долг — и только.

Подобное отсутствие энтузиазма объяснялось множеством причин. Прежде всего, противником на этот раз был не англичанин, а бретонец, а сражаться с кузеном всегда неприятно. Помимо этого беспокоили тревожные слухи: герцоги Беррийский и Бургундский откровенно выступали против этой войны. Среди солдат было довольно много их людей: не перейдут ли они на сторону неприятеля в самый разгар битвы?

И, кроме того, здоровье короля определенно внушало опасение. С Пасхи его беспрестанно лихорадило, и все его приближенные утверждали, что он не в состоянии отправляться на войну. Зачем же он так рискует собой? Новая вспышка болезни может оказаться весьма серьезной, если не роковой.

Помимо этого у Франсуа имелись личные причины для беспокойства. При виде всех этих солдат Жак Прессар перепугался. Но это не был благородный страх, как у Франсуа де Флёрена, которому требовалось, чтобы им кто-то управлял; нет, то был животный, утробный страх.

Жак оказался трусом. Он был рожден поваром, а не оруженосцем. Новые обязанности при особе рыцаря поначалу восхитили его, но довольно скоро он осознал, что они налагают на него обязательства участвовать в сражении, а на это он был решительно неспособен. Жак умолял Франсуа позволить ему уехать, но тот оставался неумолим: слишком поздно. Если кража бараньей ноги стоила нескольких пинков в зад, то дезертирство с поля боя каралось смертью.

В конце концов, Жак смирился со своей участью, но от страха превратился в собственную тень и стал походить на зеленоватый, дрожащий призрак…

В начале августа прибыли король с принцами, и стало очевидно, до какой степени слухи были оправданны. Жан Беррийский и Филипп Бургундский тут же удалились в свои палатки, открыто демонстрируя недовольство.

Что же до Карла VI, его состояние, похоже, только ухудшилось. И дело заключалось явно не в обыкновенной лихорадке. Временами молодой король казался совершенно растерянным и сбитым с толку. Врачи и близкие многократно пытались отговорить его от опасной затеи, но своего решения Карл менять не стал. Выступление было назначено на утро 5 августа.

В означенный день королевский посланник предупредил Франсуа, что тот будет принимать участие в битве непосредственно в отряде короля. Эта честь была предоставлена сиру де Вивре как человеку, служившему еще под началом отца нынешнего государя, короля Карла V. Королевскому отряду предстояло сражаться в арьергарде, поэтому Франсуа видел, как перед ним проходит все войско.

Беспощадно палило солнце. Когда, наконец, после долгого ожидания он смог пуститься в путь, жара стала просто нестерпимой.

Едва миновав городские крепостные стены, Франсуа оказался в лесу Мана и здесь, укрывшись от солнечных лучей в тени деревьев, наслаждался относительной прохладой. Ехавший рядом с ним Жак Прессар казался не таким бледным, как обычно: его утешало то, что сражаться им предстоит в арьергарде.

Будучи в королевском отряде, Франсуа предпочел держаться как можно ближе к королю. Карл VI ехал в форпосте. Одет он был не в доспехи, но в черный бархатный камзол, а на голове его красовалась багровая шапочка, тоже бархатная. Франсуа как раз думал о том, что подобное одеяние вовсе не соответствует столь жаркой погоде, когда неожиданное происшествие прервало ход его мыслей.

Из лесных зарослей вышел какой-то старик, босой, с непокрытой головой, облаченный в выцветший кафтан из грубой шерстяной ткани, висевший на нем лохмотьями. Во всем облике старца было что-то устрашающее. Он подбежал к королю, взял его лошадь под уздцы и закричал:

— Остановись, благородный король! Не ходи дальше, тебя предали!

Солдаты бросились к нищему, чтобы заставить того выпустить поводья — впрочем, не причинив ему при этом вреда: согласно древнему поверью, нельзя мешать юродивому обращаться к королю, ибо это приносит несчастье.

Старик продолжал бежать рядом с Карлом VI, который оставался внешне безучастным к происходящему, и беспрестанно повторял:

— Предательство! Тебя предали!

Лес становился все гуще, жара — все невыносимей, и наблюдать эту сцену было неимоверно тягостно, она казалась какой-то ирреальной, чудовищной. Не часто Франсуа приходилось испытывать такое острое чувство тревоги. Во внезапном появлении всклокоченного, оборванного старика было нечто дьявольское. Безумец размахивал руками, тряс своими ветхими лохмотьями и упорно твердил одно и то же:

— Не ходи дальше! Тебя предали!

Наконец по прошествии получаса так же неожиданно, как и появился, старик исчез в лесных зарослях, словно дьявол, умчавшийся обратно в свой ад. Никто и не подумал броситься ему вдогонку. Войско продолжало свой путь.