Жан-Франсуа Намьяс - Дитя Всех cвятых. Цикламор

Анну следовало бы испытывать удовлетворение, воочию видя осуществившийся переход из детства во взрослость, но он не мог. Слишком много ужасного выпало на его долю, и пережитое оставило в нем слишком глубокий след. Что именно с ним произошло? В кого он, в конце концов, превратился? Анн больше не хотел об этом думать. Хватит копаться в себе.

Он намеревался предупредить о своем приезде, чтобы поберечь сердце Франсуа, поэтому, достигнув вершины холма, отправил Мышонка вперед галопом, а сам пустил Безотрадного шагом и принялся любоваться замком, открывшимся его взору.

Вивре тоже, конечно, сохранил свой изначальный облик. Был по-прежнему красив и соразмерен: в центре донжон, слева парадный зал, справа часовня, а вокруг – то, что составляло особую черту, самобытность Вивре, его замысловатый каменный лабиринт, занимавший все пространство между внутренними строениями и обводной стеной.

Анн горько улыбнулся. Нет, Вивре изменился, и самым коренным образом: он больше не принадлежит ему, Анну! И вновь изменение произошло не во внешнем мире, а в нем самом. Замок-то точно такой же, вплоть до последнего камня; просто сам Анн больше не Вивре…

Невольный вскрик вырвался из груди Анна. Из-за живой изгороди перед ним возник всадник. Франсуа!

Прадед тоже закричал от удивления. Его затрясло. На какой-то миг Анн подумал было, что вот-вот случится непоправимое, но нет, старик быстро оправился и даже улыбнулся. Анн с восхищением убедился в том, что его предок тоже верен себе, хотя ему исполнилось уже девяносто четыре года!

Анн поспешно соскочил на землю, подбежал к прадеду, также сходившему с коня, и бросился перед ним на колени.

– Монсеньор, молю вас о прощении!

Франсуа с восхищением воззрился на правнука.

– Анн, ты жив! Хвала Господу вовек! Встань. Это я должен умолять тебя.

– Монсеньор…

Франсуа просто взял его за руку и поднял. Какое-то время они молча разглядывали друг друга. Не знали, что сказать, с чего начать. Наконец, Франсуа показал на щит, притороченный к седлу Безотрадного.

– Это герб Невилей?

– Да, монсеньор.

– Какой красивый! Да и ты ему под стать.

А рядом со щитом висел свернутый плащ из волчьей шкуры.

– Это останки моей жены. Я привез их, чтобы похоронить ее там, откуда она пришла, – в Куссоне. Но прежде я хотел увидеть вас.

– Теодора умерла?

– Ушла к своим.

– Покажи ее мне!

В голосе Франсуа прозвучало такое глубокое потрясение, что Анн и сам содрогнулся. Еще не понимая сути происходящего, он отвязал волчью шкуру от седла, положил на землю и развернул. Преклонив перед бренными останками колена, Франсуа прошептал:

– Прости, Теодора! Я знал, кем ты была. Знал и забыл. Я тебя проклял, из-за тебя я обездолил Анна, хотя некогда сам любил тебя. Я был близок с тобой и забыл об этом!

Франсуа клонился над белыми костями все ниже и ниже.

– Вы, монсеньор? Вы тоже любили Теодору? – Анн не верил собственным ушам.

– Это произошло в ночь Святого Михаила, больше пятидесяти лет назад.

– Но где?

– В Италии, неподалеку от французской границы. Я тогда ехал в Рим…

– Это было в Орте?

– Не знаю.

Анн был так взволнован, так удивлен, что окончательно лишился дара речи.

Франсуа де Вивре продолжил, обращаясь к мертвой:

– Да, ты упокоишься в Куссоне, в твоей земле. А пока займешь в усыпальнице место, предназначенное некогда для жены Анна, – рядом с моей супругой.

Франсуа свернул волчью шкуру и поднял ее. Анн поспешил к прадеду, чтобы принять у него ношу. Тот остановил его.

– Мы оба познали ее тело. Оба и отнесем его в часовню.

Вдвоем они взялись за сверток, каждый со своей стороны, и понесли его, пешком, оставив коней идти следом.

Потрясенный Анн по-прежнему безмолвствовал. Франсуа повернулся к нему.

– Мы не должны бояться разговаривать при ней. Наоборот, она нас сближает. Я еще никогда не чувствовал себя таким близким к кому-то. Послушай…

Кости постукивали в такт их шагам, сопровождая слова Франсуа.

– Я ошибался, когда учил тебя. Я полагал, что ты должен объединить волков и львов. Но объединить волков моей матери и львов моего отца было моей задачей. У тебя совсем другая.

Анн тоже вдруг ощутил необычайную близость к тому, кто шел рядом. И молодой человек ответил старцу пылко, забыв и свой возраст, и положение, забыв даже про останки, которые оба держали в руках.

– Не заблуждайтесь. Объединять своих львов и волков – проблема каждого человека.

Анн тотчас спохватился и хотел извиниться, но Франсуа остановил его.

– Нет, продолжай! Говори не раздумывая. Говори все, что придет в голову…

– Я побывал во Флёрене. Вас до сих пор там помнят. Я много думал о Розе и о вашем сыне Франсуа…

– Ты был там с Теодорой?

– Нет, один. С Теодорой мы были в Мортфонтене. А Изидор находился в Компьене, со своей женой Сабиной…

– Сабина Ланфан здесь.

– Здесь?

И Франсуа объяснил: молодая вдова приехала искать у него убежища. Старик подробно рассказал правнуку, как он жил после его бегства из Вивре. И тут Анн понял: тот ничего не знает о его пленении.

– Я жил в плену в Бургундии, в Куланже…

– Но мне ничего не сообщили!

Они уже приблизились к замку и углубились в лабиринт.

– Управляющий наверняка скрыл это от вас, чтобы уберечь от лишнего волнения. Вы ведь все равно ничем не могли мне помочь. Он – хороший человек, ваш управляющий.

– Но раз ты свободен, значит, выкуп заплатил кто-то другой. Или ты убежал?

– Ни то, ни другое.

– Не понимаю…

А кости постукивали все так же равномерно…

Чтобы объяснить прадеду это новое обстоятельство, Анну пришлось бы поведать о событиях в Куланже, упомянуть о Диане. Но в присутствии Теодоры он не смел рассказывать такие вещи.

– Простите, монсеньор. Я объясню позже.

Теперь они находились перед часовней. Во дворе уже собралась целая толпа. Брат Тифаний, Сабина Ланфан, Филипп Мышонок, Готье д'Ивиньяк, стражники и слуги замка, застыв в неподвижности, смотрели, как прадед и правнук проходят перед ними, держа в руках свою скорбную ношу.

Когда оба переступили порог часовни, брат Тифаний хотел последовать за ними, но Франсуа сделал ему знак остановиться.

Возле алтаря Анн без чьей-либо помощи поднял плиту, закрывавшую люк. Франсуа взял большую свечу, горевшую неподалеку, и они спустились в склеп. Они положили Теодору в нишу рядом с той, где покоилась Ариетта де Вивре, и после долгой совместной молитвы поднялись наверх.

Но им все еще не хотелось выходить отсюда, навстречу свежему воздуху и ожидавшим их людям. Оба испытывали потребность побыть вместе, наедине, – и именно здесь, в этой церкви, беседуя вполголоса лицом к витражу, изображавшему Эда, Анн открыл Франсуа все остальное.