Жан-Франсуа Намьяс - Дитя Всех cвятых. Цикламор

Анн приблизился, держась в тени. Он увидел рядом с костром воткнутое в землю копье с цветами Вивре, «пасти и песок», и свои собственные доспехи, части которых, каждая по отдельности, были выложены на полотно и тщательно посыпаны смесью золы и песка, чтобы защитить от сырости.

При виде этой картины Анн не испытал ни малейшей горечи. Напротив, он почувствовал, как его переполняет любовь и признательность к этому человеку долга, благодаря которому цвета и герб Вивре были там, где им надлежало быть.

Великолепный Изидор, которым он пренебрегал, на которого не обращал внимания, в то время как тот неизменно оставался рядом! А все потому, что его оруженосец всегда был сдержан и исполнен достоинства, а сам он – легкомыслен и тщеславен… Изидор Ланфан мог бы стать его наперсником, старшим другом. Пример этого человека, не столь подавляющий, как пример Франсуа, хорошо помог бы Анну в жизни.

По-прежнему глядя из тени на своего давнего товарища, Анн почувствовал, как его охватывает чувство огромного сожаления. И вдруг его осенила счастливая мысль: Безотрадный!.. Этот человек и это животное просто созданы друг для друга. Изидору Анн и оставит своего чудесного коня. Впервые в жизни он отдаст оруженосцу частицу самого себя.

Анн выступил вперед:

– Изидор…

Изидор Ланфан буквально подскочил. Его солдатский котелок упал на землю, и вода разлилась, погасив костер. Оба оказались в полной темноте.

– Вы ли это, монсеньор?

– Не зови меня больше «монсеньор». Отныне я – Анн Иерусалимский.

– Вы побывали в Святом городе?

– Я как раз оттуда. А ты?

– Ваш прадед велел мне отправляться на войну и носить цвета Вивре, поскольку надобно вам сказать…

Изидор Ланфан не успел закончить фразу. Его прервал чей-то могучий рев:

– Клянусь яйцами Папы Римского! Тут видать не больше, чем в заднице у епископа! Посвети-ка мне, постная рожа!

Прибежал слуга с факелом, и богохульник явился на свет Божий. Это оказался бородач лет пятидесяти, внушительного телосложения, удрученный сильной хромотой. При ходьбе он опирался на палку, точнее, учитывая ее размеры, на дубину.

Забыв о собственных переживаниях, Анн шепотом полюбопытствовал:

– Кто это?

– Этьен де Виньоль, но все его здесь зовут Ла Ир, из-за его великого гнева против англичан [11]. Это один из наших самых видных капитанов.

– При его-то хромоте?

– Вы бы видели его в седле…

Анн обменялся с Изидором еще несколькими замечаниями по поводу этой удивительной личности. Между ними как-то сразу, само собой, установилось новое согласие: они понимали друг друга с полуслова, словно и не расставались на год с лишним при самых печальных обстоятельствах, словно их нынешняя встреча не была настоящим чудом.

Тем временем появилась какая-то молодая смазливая крестьяночка. Ла Ир громогласно окликнул ее:

– Сюда, милашка! Дай-ка я тебя потискаю малость, прежде чем отдрючу этих выблядков-годонов, бастардов проклятущих!

Мимо проезжала группа пышно одетых рыцарей в сопровождении многочисленных оруженосцев с факелами. Один из рыцарей весело расхохотался, чем неожиданно смутил внушительного бородача.

– Простите, монсеньор! Когда я говорил «бастарды», это я просто так выразился…

Анн вздрогнул. Да, прямо перед ним был он – его крестный Жан, Бастард Орлеанский! Теперь ему, наверное, лет двадцать шесть. Все так же изящен станом, высокий, длинноногий, с тонким лицом в обрамлении черных волос, ниспадающих до плеч. И по-прежнему приветлив и добродушен.

Он оказался в точности таким, каким запомнился Анну. Может, чуть менее высоким – но это, конечно, из-за того, что Анн сам подрос.

На камзоле Бастарда был вышит его герб: три золотые лилии на лазоревом поле с серебряным титлом вверху и узкой левой перевязью красного цвета [12]по центру, то есть дважды «надломленный» [13]герб Франции.

Бастард лопнул хромого вояку по плечу.

– Не извиняйтесь, Ла Ир, лучше сделайте, как сказали: сперва девицу, потом годонов!

– Кто такие «годоны», Изидор? – спросил Анн.

– Англичане. Их недавно так окрестили.

– Почему?

– Да из-за их любимого ругательства: Goddam или что-то вроде этого.

Анн двинулся прочь быстрым шагом. Вид его крестного в окружении рыцарей, всех этих людей, миру которых он стал чужд, внезапно причинил ему боль. Изидор поспешил за ним.

– Куда вы?

– Туда, где я оставил Безотрадного. Мне предстоит расстаться с ним. Теперь это твой конь.

– Но, монсеньор…

– Не называй меня больше «монсеньором». Я больше не Вивре. Я Анн Иерусалимский.

– Значит, вы уже знаете?

– Теодора мне все рассказала.

– Она не Теодора. Мы выяснили, она – английская шпионка. К несчастью, это уже ничего не меняет…

– Нет, Изидор, она и вправду Теодора!

Анн остановился возле яркого костра, пылавшего перед большой палаткой, охраняемой солдатами. В первый раз оба рассмотрели друг друга как следует. Изидор воскликнул:

– Как вы изменились! Стали мужчиной…

– А тебе к лицу быть рыцарем.

– Молчите! Не говорите так!

– Почему? Кто больше тебя достоин занять мое место в бою?

Анн снова зашагал к хижине. Он все рассказал своему оруженосцу, начиная с появления Альеноры на Бордоской дороге – и вплоть до их недолгого счастья в Орте…

Слушая эту невероятную повесть, Изидор Ланфан сначала испытывал недоумение и тревогу, но после верх одержала глубокая радость. Пыл и явное удовольствие, с которым молодой человек изливал ему душу, доставили оруженосцу безмерное счастье. После стольких лет молчания и отчужденности они с Анном, наконец-то, обрели друг друга!

Анн заключил:

– Прислушивайся к волкам! Скоро ты их услышишь. Я уверен, что она там.

Но ни один волк не выл этой ночью, и только гомон французского лагеря был еще слышен, когда умолк его голос. И тут Анн заметил Безотрадного, перед которым они стояли уже некоторое время. Узнав Изидора, конь приветливо зафыркал.

– Безотрадный – твой. Веди его к победе!

Изидор испуганно затряс головой.

– Ни за что! Вы должны оставить его себе.

Анн подошел к нему вплотную.

– Я буду драться вместе с крестьянами и босяками, потому что я такой же, как они. Думаешь, они примут меня с конем, достойным королевской свиты? Посмотри на меня. Мое лицо выдублено солнцем, босые ноги ороговели так, что не нуждаются в башмаках. Возьми Безотрадного и позволь мне уйти к своим.

– Ваши – здесь, монсеньор, среди сподвижников Бастарда.

На этот раз Анн вспылил.

– Ты с ума сошел или насмехаешься надо мной? Я же велел тебе не называть меня «монсеньором»! Я больше никто.

– Я в своем уме и называю вас как подобает. Послушайте и вы меня…

Достоинство, с каким говорил Изидор, заставило Анна умолкнуть. В недолгой тишине издалека долетали пьяные песни.