Вячеслав Каликинский - Легионер. Книга первая

P. S. Мой квартирный хозяин – господин Власов Егор Алексеич, служил раньше по медицинской части, имеет чин отставного надворного советника. Жены и деток не имеет, принял меня очень хорошо!

Впрочем, очень скоро восторженное впечатление Карла от своего квартирного хозяина несколько поблекло. Поначалу же не было ничего удивительного в том, что юный Ландсберг искренне потянулся на доброжелательное внимание совершенно чужого человека. Да и сам старый холостяк Власов, никогда не имевший семьи, вполне искренне обрадовался возможности взять под опеку молодого человека. Однако своих многолетних холостяцких привычек Власов изменить не мог, да, пожалуй, и не хотел.

Егор Алексеевич Власов с молодости был расчетлив и недоверчив к людям. С годами расчетливость переросла в страсть к накопительству и скупость. Уже на второй день пребывания на квартире, перед обедом, Карл стал свидетелем довольно безобразной сцены. Власов, усаживаясь за стол, строгим голосом позвал служанку и учинил ей форменный разнос за цену, которую она утром уплатила на рынке за рыбу.

– Врешь, старая! – орал с брызгами слюны, и совершенно не стесняясь квартиранта, Власов. – Третьего дня рыба стоила по-божески! А нынче?! Воруешь у своего благодетеля? На свечи хочешь сэкономить, когда на богомолье свое отправишься?!

– Бог свидетель, невиноватая я, Егор Алексеич! – слезно оправдывалась старуха, как выяснилось впоследствии, дальняя родня Власова. – Постыдились бы молодого человека, ей-Богу!

– Ах ты, дрянь! – Власов, привстав, отвесил прислуге звонкую пощечину, отчего та, закрывши лицо передником, в слезах уковыляла на кухню.

Власов же, как ни в чем ни бывало, заткнул за воротник салфетку и с аппетитом принялся за обед, похваливая (?!) кулинарные способности Семенидовой и уговаривая Ландсберга взять еще кусочек. Впрочем, предложив добавку разок, Власов тут же забрал остатки к себе на тарелку, заставив Карла втайне пожалеть о своей деликатности и нерасторопности.

Узнав о том, что Семенидова приходится Власову хоть и дальней, но родней, Карл, улучив подходящий момент, спросил у нее: отчего она не садится за общий стол, а ест на кухне?

– Всяк сверчок должен знать свой шесток, – вздохнув, ответила старуха. – Не мне бога гневить, Карл Христофорыч! На старости лет в тепле живу, не в приюте. Егор Алексеич, когда меня к себе взял, то прежнюю кухарку рассчитал. Уважил, стало быть, меня! Ну а что ругает иногда – так на то он и хозяин!

Буквально через день-два, в очередной перепалке с Власовым, старуха в запальчивости попрекнула того тем, что хозяин платит ей, «сродственнице» меньше, чем другие господа прислуге. И за стол свой не садит, стыдится…

– Ду-ра! Дура! – наливаясь кровью, выкрикнул Власов. – За стол ее, убогую, не садят! Ты лучше вспомни – где я в юношестве у твоего деда сиживал, а? А какие объедки мне, как собаке, бросали? Вспомни, как ты, девчонка еще, надо мной смеялась! Помнишь? А нынче тебе тут не нравится? Так я тебя не держу-с! Не нравится – вот тебе Бог, а вот тебе порог!

Между тем к юному квартиранту отношение Власова было неизменно доброжелательным. Ежевечерне он деликатно стучал в дверь комнаты Карла, и если видел, что тот не сидит над учебником либо схемами-чертежами, то заходил, звал на внеурочный чай, расспрашивал о семье, о предках. И даже вызвался было начертать генеалогическое древо семейства Ландсбергов.

Словом, все было хорошо в новой, «взрослой» жизни Карла – если бы не изводила его приставаниями уличная ребятня.

– Немец-перец-колбаса, на веревочке оса! – зачастил фальцетом привычную дразнилку худой рыжий мальчишка, заметивший вывернувшего из-за угла Карла Ландсберга. Тот только вздохнул, нахмурился и, делая вид, что не имеет к дразнилке никакого отношения, продолжал шагать в сторону дома.

Но сегодня ватага мальчишек, ежедневно портящих жизнь вольноопределяющемуся Саперного батальона Карлу фон Ландсбергу, одной-двумя дразнилками и даже комком грязи в спину не ограничилась. Рыжий заступил Карлу дорогу, кривляясь, строя рожи и явно нарываясь на стычку. С другого тротуара за событиями внимательно следила стайка ребят постарше. Двух братьев-близнецов, сыновей лавочника из мясной лавки «Громов и сыновья», Ландсберг знал. Еще двое из этой компании были ровесниками Карла либо чуть постарше его. Парнишки были из бедных семей и вовсю заглядывали в рот сыновьям лавочника.

Чтобы не столкнуться с рыжим задирой, Карл был вынужден остановиться:

– Эй, малец! Тебе чего надо-то?

– Гривенник дай! – тут же нахально потребовал рыжий и даже протянул к лицу Карла грязную ладонь. – На конфеты да папиросы!

– Курить тебе еще рано! – снова по-взрослому возразил Карл. – А на конфеты зарабатывать надо, а не стоять с протянутой рукой.

А рыжий, изловчившись, больно ухватил Карла двумя пальцами за нос и громко закричал:

– Ах ты, немец-перец несчастный! Ты по нашенской улице скока даром ходишь – давай гривенник, говорю!

Рассердившись, Ландсберг без труда оторвал от своего лица грязную руку оборванца, ловко вывернул ее и легонько поддал рыжему под зад. Совсем легонько поддал – однако рыжий, нарочито взвыв от боли, покатился по тротуару. Мигом оказавшиеся рядом близнецы-крепыши, разом подворачивая рукава, стали грозно наступать на Карла:

– Ах, ты, гаденыш немецкий! Нашенских бить?! На слабых силу пробуешь?!

Краем глаза Карл заметил, как двое других парнишек зашли ему в тыл. Деваться было некуда. Отскочив назад, Карл прижался спиной к стене и быстро снял с шинели ремень, бляха которого была по гимназическому «стандарту» залита свинцом.

– А-а, он свинчатку в ремне таскает, немчура проклятая! – во весь голос заорал один из близнецов, доставая гирьку на цепочке. – Ну, мы тя тоже угостим кой-чем!

В горле у Карла мгновенно пересохло: гирька на цепочке – это было серьезно. Однако беды не случилось. Выглянувший из лавки мясник Громов прикрикнул на сыновей:

– А ну, байстрюки, марш домой!

Гирька мгновенно исчезла, а близнецы тут же стали громко жаловаться отцу на «нахального немца», который каждый день их задирает, а вот сегодня даже ремнем со свинчаткой хотел ударить.

Улочка была узкою, и лавочник Громов пересек ее в три шага. Легко вырвал ремень из рук Карла, разглядел тяжелую пряжку-биту и недобро прищурился:

– Ты чего же это, господинчик хороший, мальцов забижаешь?

– Неправда! – возмущенно крикнул Карл. – Я ни к кому не пристаю! У вашего сынка гирька на цепочке – что же, мне ждать, пока он ею стукнет?

– Гирька на цепочке? – переспросил Громов. – Не знаю, не видал ни разу! Да и не таковские мои Прошка с Данькой, чтобы босяцкое оружие иметь. А вот с тобой, мил-человек, мы сейчас разберемся! Дворник! – неожиданно рявкнул Громов. – Дворник, Тимоха, где ты есть?!