Вячеслав Каликинский - Легионер. Книга первая

Он крепко ухватил Ландсберга за рукав и оглянулся в поисках дворника. Едва тот, зевая, показался из подворотни, Громов громко приказал ему:

– Свисти городового! Злодея словил, который мальцов забижает! А ты все дрыхнешь – свисти, говорю!

Дворник приблизился, близоруко присматриваясь к пойманному «злодею». Узнав Карла, он сокрушенно покачал головой:

– Какой же это злодей, Тимофей Савич? Побойся Бога – это же жилец господина Власова, очень порядочный молодой господин! Он тут неподалеку в полку саперном служит – а ты его злодеем кличешь!

– А мне плевать, где он живет и где служит, немецкое отродье! – не унимался Громов. – Вот сведет его городовой в часть, а я свидетелем пойду, как он ремнем со свинчаткой тут машет кажинный день!

– Ты б за Данькой своим лучше смотрел, – посоветовал дворник. – Вот кто гроза улицы-то нашенской! Отпустил бы ты, Тимофей Саввич, молодого господина добром. Да извинился бы перед ним за своих байстрюков – смотри, как бы тебе неприятностей от властей не вышло!

Громов меж тем продолжал скандалить и требовать городового. Понемногу на улице вокруг сгорающего со стыда Ландсберга начала собираться толпа. И неизвестно, чем бы кончилось дело, не покажись в улочке пролетка с двумя офицерами-саперами.

Совсем было проехали мимо офицеры – да один из них, Марк Ивелич, узнал вольноопределяющегося своего полка Ландсберга. Он велел извозчику остановиться, мельком что-то сказал второму офицеру и оба они, соскочив с пролетки, подошли поближе. Без особых церемоний отодвинув локтем лавочника, Ивелич строго подозвал к себе Карла:

– Вольноопределяющийся фон Ландсберг, ко мне!

Лавочник, услышав дворянскую приставку «фон», так и разинул рот, опустил руки. Воспользовавшись этим, Ландсберг вырвал у него свой ремень, мгновенно затянул его на шинели, расправил складки и шагнул к офицеру:

– Ваше сиятельство, господин прапорщик, – начал он, вытягиваясь во фронт.

– Вольно! – перебил его граф Ивелич. – Что тут происходит? Объясните, фон Ландсберг!

Путаясь в словах и отчаянно боясь, что ему не поверят, Карл быстро рассказал все.

– Все понятно, Карл! Успокойся! – Ивелич медленно повернулся к лавочнику и поглядел на него так, что Громов попятился. – Ты кого, быдло штатское, за обмундировку хватать посмел, а? Ты что – пьян? Перед тобой вольноопределяющийся нашего Саперного лейб-гвардии батальона, дворянин фон Ландсберг, дурак! Царев слуга, будущий офицер и защитник Отечества! Как ты посмел его лапами своими касаться, сволочь?!

– Дак… Дык не знал я, ваше сиятельство! – забормотал Громов, поспешно отступая в сторону спасительной лавки. – Гляжу, мальцы драться собрались – ну и, не разобрамшись…

– Пошел вон, скотина! – совсем было закончил разговор Ивелич, однако, заметив тяжело подбегавшего городового, передумал. – Городовой! Я прапорщик Саперного лейб-гвардии батальона граф Ивелич! Со мной – поручик Трошин и вольноопределяющийся фон Ландсберг!

– Слушаю, ваше сиятельство! – городовой молодцевато кинул руку к козырьку.

– Вот и слушай, братец! Во-он та пьяная скотина только что жестоко оскорбила в нашем лице мундир гвардейского офицера. Сведи-ка ты его, братец, в часть, да оформи протокол. Рапорт напишешь потом на имя его сиятельства князя Кильдишева, командира батальона.

– Слуш-шусь! – Городовой ловко ухватил за шиворот Громова и, подпихивая в спину второй рукой, потащил в полицейскую часть.

– Жалко, что «лозаны» отменены, – посетовал Ивелич, увлекая за собой Ландсберга в другую сторону. – А то хорошо бы этому быдлу, да по филейным частям…

У пролетки офицеры замешкались: и места там было только два, да и Ландсбергу, носившему солдатскую шинель, ездить в экипаже по воинскому уставу не полагалось, тут не спасала и трехцветная окантовка погон «вольноперов».

– Спасибо, господа! – шаркнул ножкой Карл. – Признаюсь, вы выручили меня из серьезных неприятностей!

– Пустое, Ландсберг! – махнул перчатками Ивелич. Он был старше «вольнопера» всего на два года, но разница казалась больше из-за лихих усов и щегольской парадной формы с саблей на боку.

– Слушайте, Ивелич, а если б вас не оказалось рядом? – ужаснулся вслух Карл.

– Хм! Трудно сказать… Гвардию, как ты видишь, городовые уважают. О том, чтобы свести в участок гвардейца, даже сильно нашалившего, не может быть и речи. Однако этого остолопа могла ввести во смущения твоя солдатская шинель.

– Что же мне делать, господа? Квартиру менять? Я ведь неподалеку квартирую, и по пути к дому Власова мне этого переулка никак не миновать! Меж тем эти паршивцы-мальчишки все время тут ошиваются.

– Ну-у, Ландсберг, это все, считайте, в прошлом! – рассмеялся Ивелич. – Лавочника, по моему наущению, наверняка посадят в «холодную» до утра. Хоть бы и для страховки, полагая, что господа офицеры действительно доложат своему командиру об оскорблении мундира. Завтра, вернувшись, он выпорет своих чад как сидоровых коз – и никто вас больше трогать не будет, уверяю! Поехали, Трошин!

Уже на следующий день, возвращаясь после занятий в казармах домой, Ландсберг убедился, что Ивелич был прав. С некоторой опаской завернув в переулок, ведущий к Спасской улице, Карл снова увидел своих мучителей-подростков. Однако сегодня их поведение разительно отличалось от вчерашнего!

Рыжий заводила и двое приятелей-переростков, игравших в «пристеночку», занятие свое тут же бросили и отвернулись. Сыновья же лавочника, пошептавшись, шмыгнули в лавку, откуда тут же вынырнул их отец. При виде Ландсберга он умильно заулыбался, и, кланяясь, бросился наперерез.

– Уж вы простите, господин офицер, ваше сиятельство, что я вчера вгорячах да спьяну вас обидел! Я, ваше благородие, седни с утра, как меня отпустили из полицейской части со внушением, первым делом своих байстрюков перепорол подпругой – ишь, ввели отца во искушение! Простите, ваше сиятельство, и меня, и сыновей моих! – лавочник добавил в надрывный голос слезу. – Не подавайте уж, за ради Бога, в полицию жалобу! Оштрафуют ведь, комиссиями замучают, а то и к мировому потащат. А у того, ваше сиятельство, разговор короткий: на месяц в «холодную» – и будь здоров! А торговлишка как тогда? Один я этих байстрюков рощу, мамка ихняя померла, а мачеха ихняя больше свое рыло в зеркало разглядывает, да прыщи давит. Когда ей за пасынками следить?

– Хорошо… любезный. Забудем, если…

– Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство! – Лавочник грозно обернулся на лавку и прилипшие к окнам изнутри физиономии сыновей мгновенно исчезли в темноте. – Я их, сорванцов, в субботу еще разок выпорю! Для памяти, после баньки! Не посмеют-с более приставать! Спасибо, барин! Вы уж не побрезгуйте, – лавочник заговорщицки подмигнул Ландсбергу и вдруг снова рявкнул, оборотясь назад. – Данька! А ну, сей момент тащи сюда тот кусок телячьего филе, что я для генеральши Емчиновой давеча отложил!