Юрий Бельский - Тригг и Командор

При погружении столь раскаленного объекта в ласково-прохладные воды Финского залива разница температур столь велика, что столб выбрасываемого шипящего пара, похожего на объемный смерч, вздымается аж до самой рукояти ковша Большой Медведицы.

Это зрелище способно воодушевить на поиск радостной истины самого закостенелого скептика…»

Есть еще мнение, что на философскую направленность размышлений аборигенов влияет особый тип триггервильского ультрафиолета и мерный плеск южно-балтийских волн.

Но, как бы то ни было, факт остается фактом — послезакатная Батарейная бухта всегда являлась местом чудесных озарений поэтов, мыслителей и благородных разбойников.

— Я искренне признателен вам, барон, за столь интересные наблюдения. Я, правда, не знаю, сможет ли понимание причин женской эмансипации что-либо исправить. Так или иначе, все, что могло случиться, уже случилось.

— Думаю, что все не так безнадежно, дорогой Тригг. У вас еще есть время и возможности вписать свое имя в новую историю Атлантиды. Кроме того, собственно, до причин мы еще и не добрались. Видны только мутные очертания… Но мне кажется, что курляндские цыганки смогут вам помочь в этой трудной работе.

Эти дамы ничего и не слыхивали ни об эмансипации, ни об ее проповедниках. Так что, думаю, они легко вас вдохновят на подвиг любого уровня сложности, включая и такой, как восстановление древней атлантической цивилизации.

— Я это сразу понял, но, пожалуйста, барон, дайте мне время. Вы же сами видели — несколько тысяч лет, прожитых без женского магнетизма, дают о себе знать — и сердце начинает выпрыгивать из груди, и голова кружится, как у юноши. Давайте лучше вернемся к нашим историко-философским будням — поговорим о значении традиционных запретов в развитии свобод.

— С удовольствием. Этот вопрос меня всегда живо интересовал. Тем более что новая партия «Секешфехервара» уже прибыла из Вены.

— Великолепно! Я так сроднился с этим напитком, что уже и не представляю себе без него ни высокого полета мысли, ни глубокого проникновения в суть вещей…

— Похоже, придется в следующем году расширить плантацию черных груш… Слава богу, увеличение грушевого запаса у нас не табуировано ни законом, ни традицией.

— Ваша ирония, барон, мне понятна — трудно представить себе более противоположные друг другу понятия, чем запрет и свобода. У вас просто не было возможности на практике убедиться в их тождественности.

— Отчего же. Я прекрасно помню, как французская свобода уничтожила сначала пол-Франции, а потом и пол-Европы. Никакого позитива я в этом не разглядел.

Ну если, конечно, не считать таковым изобретение гильотины и превращение Сорбоннского университета в главный бордель страны.

Помнится, после взятия Парижа наш первый его комендант генерал Димитрий Евграфыч Остен-Сакен грозился разжаловать в рядовые каждого, кто будет пойман с поличным в этой самой Сорбонне, и особенно на кафедре вольтерьянства.

Были арестованы даже несколько бомбардиров, но, правда, им дали только трое суток гауптвахты: оказалось, они просто не расслышали комендантского приказа по причине своей профессиональной тугоухости.

Окончательно же все были прощены после того, как Димитрий Евграфыч понял, что бедняги просто перепутали сей парижский университет с ординарным публичным домом.

Тем более что и пробыли офицеры в нем совсем недолго, поскольку, не найдя там ни одной приватной комнаты, они были вынуждены отправиться на поиски более приличного места для отдыха.

Мы, слава богу, стояли тогда в Фонтенбло в двадцати верстах от Парижа, а тамошние заведения имели незапятнанную репутацию.

— Ваши истории, барон, всегда поражают меткостью выстрела и точностью определений. Тем не менее, я попробую прояснить мою позицию по этому вопросу. То, о чем вы сейчас рассказали, вполне укладывается в мою концепцию понятия о прогрессе.

— По поводу вот этого озвученного термина. Не могли бы вы его пореже произносить вслух?

Или хотя бы видоизменить, например, убрав какую-нибудь букву: получится вполне прилично — «рогрес». Или в середине и в конце, чтоб совсем никто не догадался. Например так: «пр-гре». Мне кажется, так будет значительно лучше.

— Вам неприятно слышать его исконное звучание?

— Тут дело не в высокой эстетике. Я не знаю почему, но, когда кто-нибудь поблизости, даже случайно, произносит этот эвфемизм вслух, мне даже под новый китель невесть откуда наползают вши, блохи и даже тараканы. Сегодня утром, кстати, обнаружил в сапоге одного черного таракана-прусака с большими выразительными усами. А потом и еще одного, но уже раздавленного. Вероятно, давеча вы как-то неосторожно обронили это слово, а бедные насекомые услышали и прибежали на зов. Пришлось сменить и сапоги, да и камзол, на всякий случай.

— Интересная взаимосвязь. Еще Карл Линней и Жан-Батист Ламарк много спорили по поводу природы сего феномена. Первый во главу угла ставил идейную составляющую, а второй отдавал первенство психологическим особенностям насекомых, точнее их легковерию и тяге к прекрасному.

— Простите, Тригг, я не очень разбираюсь в энтомологии.

Я лишь констатирую факт: как только речь заходит о каких-нибудь человеческих пакостях, так сразу образованнейшие люди начинают искать себе оправдания в этом самом термине.

И наоборот — стоит начать обсуждать сей «пр-гре», так сразу и пакость тут как тут. Сразу все в гости — и вши, и блохи, и тараканы. А ведь в запущенном состоянии дело может дойти и до нарушения воинской дисциплины.

В нашем корпусе такого, конечно, не бывало, но я слышал, что недавно у англичан в Индии дело даже дошло до эпидемии дизентерии. Они это слово выдумали, вот и пожинают плоды. Слава богу, что в русском языке нет ничего подобного, а то замаялись бы по докторам ходить… Так что, если говорить о запретах, я бы этот «пр-гре» запретил бы в первую очередь.

— Согласен с вами. Слово определенно лукавое и двусмысленное. И не только его надо бы запретить…

Тем не менее, первая реакция на любой запрет вызывает чувство раздражения. Особенно если речь идет о каком-либо новом запрете. Как это так? Вчера было можно, а сегодня уже нельзя.

Чем сложнее становится общество, тем больше становится этих запретов: религиозные догмы, гражданские кодексы, военные уставы и даже правила пользования ножом и вилкой на званом обеде.

— А в чем вы видите тождественность этих понятий — я про свободу и запреты?

— На первый взгляд кажется, что они противоположны. Однако если убрать запреты — свобода даже и не родится на свет. Никто о ней и не узнает никогда. Просто потому, что не будет точки отсчета.