Гюг ле Ру - Норманны в Византии

Никифор любил вместе с Хориной обделывать крупные дела, которые ставят на карту большие деньги, захватывают всего человека, овладевают его вниманием и мечтами. Но он отдыхал от этих эмоций в мелких аферах, которых не мог больше открыто вести, с тех пор как променял свой прилавок на перекрестке на мраморный дворец.

Его продолжало тянуть к низменным, подлым сделкам, среди солдат и мелких людей, которых он и притеснял и обирал. Тут, в квартале дружинников и простого народа, муж Ирины был так же известен в качестве ростовщика, как среди аристократии в качестве банкира.

Возвратясь в Византию утром этого дня, Никифор прятался от всех, так как не желал вызвать конкуренцию в других менялах и скупщиках. Удовольствие, которое испытал он, застав в таком месте подругу своего компаньона, чуть было не заставило его позабыть цели визита в таверну.

– Где же Хорина? – насмешливо спросил он Евдокию. – Отсутствует? Но, моя милая, Никифор скромен. И твоя честь в моих Руках будет неприкосновенна.

Евдокия, уже успевшая оправиться от удивления, спокойно отвечала:

– Так же, как и твоя в моих! Такая любопытная женщина, как я, легко может разыграть роль цыганки из Египта, когда такой финансист, как ты, становится мелким закладчиком. За скромность – двойная скромность. Не будем же стесняться в своих делах. Мы преследуем тут слишком разные цели. Я ищу удовольствия, а ты – вероятно, золото?

Никифор отошел от нее и, подойдя к играющим, спросил:

– Кто просил у меня денег?

– Я, – сказал Дромунд, вставая и заслоняя собой Ирину. Но Никифор уже успел заметить молодую женщину. По выдающейся красоте дружинника, по богатству его вооружения, он заключил, что тут кроется интрига какой-нибудь знатной патрицианки, и улыбнулся, предвидя выгоду от предстоящей сделки.

– Сколько же тебе нужно? – спросил он любезным шепотом.

– Сто литр.

– Почему же не двести? Когда предлагают такой залог, можно просить целое состояние!

И Никифор старался получше разглядеть молодую женщину, но каждый раз Дромунд стоял перед ним, заслоняя Ирину. Наконец Никифор тихо спросил:

– Она замужем?

– Какое тебе до этого дело?

– Я не хочу больше ссужать куртизанок. Хороший муж, прекрасная незнакомка, лучшее ругательство для заимодавца.

Эти слова Никифора вызвали в окружающей толпе взрыв веселости; среди хохота Евдокия крикнула ему в ответ:

– Наш супруг из финансистов…

– А, сотоварищ! Тем лучше!

И, обратясь к Ирине, он добавил:

– Когда настанет срок платежа, а ваш кошелек окажется пустым, вы, красавица, сумеете, конечно, его наполнить. Вы знаете любимые кушанья вашего ревнивца! Не жалейте только вина и пряностей, угощая его. Потом, не дав ему совсем осоловеть от сытных блюд, возьмите его нежный подбородок и проводите к себе в спальню. Ваши требования будут исполнены. Какой муж устоит перед такой любовной комедией?..

– А ты не боишься, старый плут, что в один прекрасный день твоя собственная жена даст тебе такое представление?

– Моя жена?

Несмотря на то, что Ирина никогда не давала серьезного повода к ревности, Никифор в эту минуту страшно испугался, так что даже мысль о барыше выскочила у него из головы. Лицо его налилось кровью, он сжимал кулаки, причем зрачки его вытянулись и сверкали как две блестящие черточки. Едва сдерживая дрожь, от которой тряслась его борода, Никифор с искаженным лицом посмотрел на Дромунда и сказал:

– Хорошо! Ты просишь у меня взаймы сотню червонцев?

– Или две сотни, – небрежно прибавил Дромунд. Никифор не стал спорить и отвечал:

– Так! Но я ставлю одно условие.

– Скажи какое?

– Я хочу, чтоб эта незнакомка на минуту открыла свое лицо, – сказал Никифор, протягивая руку, чтоб сорвать покрывало с Ирины.

Но Дромунд с такой силой отшвырнул его, что он ударился об стену и расшиб до крови руку.

– Ты шутишь!..

– Я требую…

– Ты с ума сошел!..

– Я во что бы то ни стало узнаю, кто эта распутница, взявшая тебя в любовники!

Испуганная Ирина, покидая таверну, едва успела заметить, что Никифор, разъяренный своим бессилием, как кошка, бросился на Дромунда, который, превосходя его ростом и силой, схватил его за горло. И Дромунд задушил бы Никифора, если бы товарищи не высвободили последнего из тисков. Они хохотали между тем и кричали:

– Ура, Никифор! В атаку на Дромунда! Вот храбрый ростовщик! Покачаем его на щите. Ура, ура, Никифор!

И, перевернув большой щит, которым можно было укрыться с головы до ног, взвалили на него Никифора. Руки и ноги последнего болтались, голова поднималась от ужаса, но, не обращая внимания на крики и мольбы своей жертвы, норманны подбросили его до потолка таверны.

Барахтаясь, с выпученными глазами, взбешенный от злобы, Никифор все еще искал Дромунда с его таинственной спутницей. Но их уже не было. Тогда Никифор гневно взглянул на Евдокию, которая танцевала, чествуя его шутовской триумф.

При выходе из таверны, она обернулась и игриво сказала ему: – Будь скромен, Никифор! Честь – самое дорогое сокровище для банкира, так же как и для женщины.

Перепуганная насмерть Ирина между тем поспешно бежала по темным улицам, и когда Дромунд настиг и остановил ее, то долго не узнавала своего возлюбленного и вырывалась из его рук.

Наконец, увидав, что ее отчаяние приводит его в ярость, она сдержалась и покорилась. Дромунд был человек настолько горячий, что способен был возвратиться назад в таверну и убить Никифора, как некогда убил Ангуля.

Неспособная к хитростям и уловкам, Ирина не могла долго переносить затруднений, в которые вводила ее эта связь; она не сомневалась, что последняя неминуемо должна кончиться, и только желала, чтобы время расплаты наступило не так скоро. Сердце Ирины готово было разорваться от горя, когда, подходя к саду ее дворца, Дромунд простился с ней, решив не проводить эту ночь в ее объятиях, а возвратиться в Кабалларий.

Напрасно всю ночь Ирина в слезах обращалась с наивной просьбой к Богу и ниспосланий ей некоторой беззастенчивости для того, чтоб спокойнее перенести первую минуту встречи со своим супругом. Высказывая, в порыве отчаяния, такие желания, противоречившие всякой святости, она была, однако же, настолько искренна, чтоб не обещать, в знак благодарности за поддержку, принести в жертву свою любовь. Грех был для нее еще слишком мил, чтоб от него отказаться.

Заря застала Ирину коленопреклоненной в своей молельне.

Но день прошел, а Никифор не появлялся; прошла и еще ночь, и еще день, и так целая неделя.

Едва живой и весь покрытый синяками вырвался Никифор из рук своих преследователей.