Гюг ле Ру - Норманны в Византии

Дромунд притворялся, что охотно принимает их предложение, дошел с ними до Печерской горы под Киевом; но тут, достав себе челнок, тайком покинул своих товарищей, пока они отдыхали, и пустился плыть по течению реки.

Проплыв два дня и две ночи вдоль восточного ее берега, он встретил странного устройства ладью, плывшую на веслах вверх, против течения, к столице Ольги.

Похожая на форме на башмак, с высоко поднятыми концами, причем передний был сильно заострен, ладья эта, выдолбленная из одного толстого бревна, была так глубока, что в ней свободно помещались двенадцать человек.

Такие ладьи руссы обыкновенно брали с собой в походы и при всяких затруднениях в плавании – порогах, крутых поворотах реки – вытаскивали их из воды, взваливали себе на плечи и продолжали путь через леса и степи вплоть до того места, где река опять становилась судоходною.

Всмотревшись пристальнее, Дромунд ясно различил в ладье восемь человек гребцов, по-видимому руссов, и еще двух вооруженных копьями людей, между которыми сидел на подушке великолепно одетый человек и держал на коленях свитый в трубку пергамент. Кормчий же, который стоял на заднем конце ладьи и управлял рулем, не был в шишаке, как остальные руссы; его голову покрывал такой же двурогий шлем, прообразующий для норвежцев змея Иормугандура, какой носил и сам Дромунд.

Сильно налегая на руль, кормчий этот запел по-норвежски:

До начала веков, когда жил божественный Имир, не было ни океана с его песками и студеной водой, ни земли, ни неба, а везде и повсюду одна темная бездна.

Услыхав песню, священную для его родного края, Дромунд забыл всякое благоразумие и, вместо того чтобы спрятаться поглубже в тростники, он одним сильным ударом весла выплыл на середину реки и, стоя в своем легком челноке, во весь голос запел:

Когда жил божественный Имир.

Испуганные этим, руссы тотчас же опустили весла; двое вооруженных людей, бывшие в ладье, угрожающе схватились за копья, а великолепно одетый человек, который сидел со свитком в руках, тревожно взглянул на кормчего.

Строго сдвинув брови, последний спросил Дромунда:

– Ты, отвечающий таким образом на мою священную песнь, кто ты такой?

– Сын северных фьордов! – отвечал Дромунд.

– Ты идешь из Норвегии?

– Я покинул ее с наступлением зимней ночи.

– А куда ты направляешься?

– В Византию.

– Один, в этом челноке?

– Жрец направил мой путь.

– Скажи лучше, что оракул направил тебя к нам навстречу, так как сам Тор не прошел бы один те пороги, которые мы прошли.

– Моя судьба уже определена.

– Не хочешь ли разделить с нами нашу?

– Но вы идете на Север.

– Мы завтра же возвратимся.

– И отправитесь опять на ночь?

– В Византию.

– Значит, сами асы посылают мне вас, – воскликнул Дромунд и, ухватившись за борт ладьи руссов, впрыгнул в нее, несмотря на то, что сидящий на подушке человек продолжал недоверчиво его оглядывать.

Это был один из посланников, которых будущий император Византийский, Роман, поспешил послать по всем государствам, узнав его, автократор Константин, прозванный Багрянородным, не увидит новой луны.

Под предлогом просить друзей молиться о здоровье автократора, Роман разослал таким образом по миру всех патрициев, знатных вельмож и придворных, по своему сану достойных такого поручения. Иностранные государи, правители отдельных областей, полководцы армий, начальники крепостей и флота, как Средиземного, так и Адриатического, были предупреждены, что скоро предстоит перемена императора.

В память дружеских отношений, которые существовали между княгиней Ольгой и умирающим теперь базилевсом, Роман отправил к ней, в ее отдаленную столицу Киев, своего протоспафария, с письмом, написанным золотыми письменами, одна печать которого весила восемнадцать золотых. В этом письме просил он варяжскую княгиню, которая в царствовании Константина не побоялась приехать в Византию для того, чтобы принять святое крещение от патриарха Полиевкта, молиться за своего отца. Но в то же время будущий автократор хотел предотвратить волнения и устранить какие-нибудь дерзкие надежды, которые могли явиться у беспокойных и смелых руссов при вести о перемене императора. Поэтому он обещал Ольге оказывать ту же поддержку, какою она пользовалась в Византии в царствование Константина.

Но все эти подробности были, конечно, неизвестны норвежскому гиганту, правившему рулем. В немногих словах объяснил он Дромунду, что находится на службе в Византии, в дворцовой страже, под начальством норманна Ангуля, что имя его Харальд, Харальд Докели, и что его, как искусного кормчего, много плававшего по Днепру, когда он раньше служил по найму у одного важного боярина, русса, назначили сопровождать в Киев посланника.

– Если бы ты пожелал вступить на службу в наш отряд, – прибавил он, – то тебя охотно бы приняли, так как новый базилевс не очень-то доверяет византийцам, предпочитая им норвежских волков, и щедро оплачивает нашу службу.

– В отряд Ангуля? – переспросил Дромунд, склоня голову.

– Да, Ангуля, который раньше плавал с викингами.

– Давно ли он покинул ладью, чтобы принять командование императорской стражей?

– Около двух уже лет, – отвечал Харальд.

– Около двух лет… – повторил Дромунд.

Задумчиво смотря на исчезающие следы ладьи, он мысленно уносился в прошлое.

Таким образом Дромунд вместе с послом доплыл до города Киева. Миновав предместье хазар, он достиг холма, на котором возвышался деревянный дворец. В этом дворце ему удалось даже увидать княгиню Ольгу, в то время когда ей преподносили императорскую буллу. Но несмотря, однако же, на новую обстановку и на интересные зрелища, он почувствовал себя довольным лишь тогда, когда ладья опять стала скользить по волнам Днепра и перескакивать через пену порогов, самые названия которых указывали на страх, внушаемый ими путешественникам: «Не спи!», «Гремящий», «Ненасытный»…

До самого Босфора быстро плыла ладья по глубоким водам Понта Эвксинского. Яркое солнце весело играло в его легкой зыби, а белоснежные облака, плавая на голубом фоне неба, красиво отражались в воде. По мере приближения к Босфору посланник стал резче и самоувереннее относиться к команде, так что Харальд заметил вполголоса:

– А видно, что мы ближе к Византии, чем к Киеву…

На утро, среди легкого тумана, поднимающегося с Пропонтиды, показалась, как бы всплывая из воды, царица мира – Византия.

Целый лес мачт, разных размеров и форм, загромождал порт Буколеона. Через сеть снастей Дромунд различил окруженный зеленью садов двуглавый купол большого дворца. Громадный траурный флаг развевался на нем, то открывая, то закрывая золоченую крышу и как бы выражая этим, точно жестами отчаяния, глубокую печаль всего города, оплакивающего смерть базилевса.