Борис Соколов - Первая встречная

Проверка показала, что коммерсант Джон Лонг в Нашвиле никогда не проживал, и кто он, видимо, известно только Центральному разведывательному управлению.

Агапов встал и, разминая затекшие ноги, прошел по кабинету.

После неудачи с пакетом Гутман в завуалированной форме сообщила об этом в Москву.

Событие на пристани, несомненно, взволновало ее, потому что она перестала бывать на пляже и только несколько раз ходила на почту. На следующий день получила телеграмму: «Маму будут оперировать срочно выезжайте». Вернувшись в гостиницу, закрылась в номере и несколько часов не выходила из комнаты. Вечером, когда ужинала в кафе на набережной, лицо ее было заплакано. Видно, крепко взял ее в руки этот Кемминг. На другой день выехала через Симферополь в Москву. И сейчас же встретилась с Кеммингом. Агапов помнил, как это произошло. Позвонив по телефону, она поехала на Преображенскую площадь и зашла в небольшой, не особенно опрятный ресторанчик «Звездочка». Через некоторое время на своей машине подъехал Кемминг, подсел к ее столику. Прошло немного времени и они уже смеялись, чокалисзь бокалами. Потом сели в машину, он отвез ее домой. Встречалась она с ним раза два в месяц в кинотеатрах или ждала где-нибудь на улице – он подъезжал, она садилась, и поколесив по улицам, выходила и ехала домой. Но по телефону разговаривала часто и все намеками. Квартиру ее ни Кемминг, ни знакомые мужчины не посещали – боялись тетки, сухой, с характером старой девы, работавшей зубным врачом в одной из поликлиник.

Иногда не ночевала дома – соседям говорила, что останется на ночь у приятельниц. Окружающие ее жалели, считали неудачницей. «С такой мордочкой и не может устроиться». Только ворчливый старик пожарник, живущий в этой же квартире, называл ее несколько иначе.

Агапов временами даже жалел – куда заводит глупость и легкомыслие. Совсем недавно попросил разрешения задержать ее. Он вспомнил разговор с начальником управления.

– Все торопишься, Михаил Степанович? – с иронической улыбкой сказал тогда генерал. – Пусть попрыгает. Не думаю, чтоб уж очень весело ей было… Сам ведь докладывал, что последнее время нервничает, плачет. Чем черт не шутит – еще сама к нам придет…

– Она за это время такое наворочает, что…

– Ну уж и наворочает! – с усмешкой перебил его начальник управления. – Вижу, ты к старости пугливым становишься… А ты посматривай, может, кто и клюнет вроде того инженера из НИИ или мальчишек, любителей подержанных заграничных штанов.

«Как в воду смотрел, – досадливо подумал Агапов, – так и есть, клюнул. Встретилась, а мы упустили. Как идти на доклад? Или подождать денек? – мелькнула соблазнительная мысль. – Сегодня встретятся, завтра и доложу. Победителя не судят! Тогда и расскажу, как потерял…»

Частые гудки телефона перебили его размышления. Агапов взял трубку, услышал окающий говорок генерала и, не ожидая вопроса, начал докладывать о «ЧП»…

В Москве Митин зашел в парикмахерскую на вокзале. Выбрав удобную минуту (мастер отошел за салфеткой), нащупал вшитый во внутреннюю полу пиджака сверток. Каждый раз, когда ему становилось тревожно, он гладил рукой тайник и успокаивался. Казалось, пока он есть – все в порядке, ничего не случится.

Правда, деньги были и еще. Митин усмехнулся, вспомнив тугие, плотно набитые водонепроницаемые мешки, зарытые в лесу, далеко от Москвы. Чего там только не было – портативный радиопередатчик с комплектом запасных элементов, миниатюрные фотокамеры, радиомаяк, средства тайнописи, оружие, даже саперные лопатки и маскировочные халаты для обратного перехода. Наконец, главное – деньги – пачки новеньких советских двадцатипяти и десятирублевок, американские доллары, английские фунты, турецкие лиры, часы, золотые монеты. И ампулы!..

На рассвете, после приземления, Митину с Зуйковым пришлось долго разыскивать запутавшийся в листве сброшенный груз. Зеленый парашют в полутьме сливался с зеленью леса, и найти его было нелегко. Они стянули его на землю и тут же зарыли.

С гор наплывала туча, заволокла вершины деревьев. По лесу, цепляясь за стволы, ползли белесые рваные облака. Моросило.

Усталые и мокрые, они забились в чаще пихтарника, густо заросшего, обсыпанного ярко красными цветами рододендрона и разлапистой лавровишней. Над ними плотной пеленой лежал грязный туман, дымными клочьями висел на ветвях, а они, прижавшись друг к другу, дремали, чутко прислушиваясь к таинственным шорохам леса. Из травы с шумом вылетел черный дрозд и, недовольно квохтая, скрылся в чаще. Митин рванулся, что-то забормотал. Зуйков выглянул из-под плаща и медленно осмотрелся. С соседней пихты, по-змеиному вытягивая голову и воровато кося глазом, на него смотрела сойка. Зуйков злобно выругался и нырнул под плащ.

– Когда рыть будем? – осипшим не то от простуды, не то от волнения голосом спросил он, но Митин не ответил.

Еще в разведшколе, отрабатывая поведение после выброски, инструктор предложил нарушить традицию – не уходить с места приземления. Наоборот! Забиться в чащу, замаскироваться и залечь. Пусть ищут! Пройдет день, два, три, пять – розыск ослабнет, уйдет к дорогам, железнодорожным станциям, городам. Там, а не здесь будут приглядываться к пришлым людям, проверять, но пройдет какое-то время, и все станет на свое место. Вот тогда то и можно выйти из убежища, осмотреться и, используя обстановку и местные условия, идти, ехать к назначенному месту сбора…

Днем прояснится, проглянет солнце, они определят место выброски… и залягут.

Еще там, за рубежом, в Южной Баварии, в условиях, близких к этим, они ходили по лесным массивам, ползали по заброшенным каменоломням, а вернувшись в школу, тщательно изучали карты зеленого квадрата, набитого горами, полными зверья, лесами, нехожеными тропами и бурными реками, корпели над двухверстками последней войны, рассматривали многочисленные фотографии, снятые иностранными туристами, читали книги об этом заповеднике. Как это было красиво на снимках и заманчиво в красочных туристских справочниках. Действительность была суровее.

Ампулы! Митин вспомнил, как на одном из занятий инструктор, которого звали Дью, – американец, хорошо говоривший по-русски, – показывал, как в крайнюю минуту воспользоваться спасительной «легкой» смертью. Подняв руку, он быстро прокусил рукав своей клетчатой рубашки. Глубоко вздохнув и театрально закатив глаза, повалился на пол. Пролежав несколько секунд, встал и, отряхивая запылившиеся брюки, обыденным, скучноватым голосом сказал:

– Вот и все. Легко, тихо и быстро. Не расставайтесь с ней! – посоветовал он. С улыбкой достал из кармана ампулу – плоскую и мягкую, наполненную бесцветной жидкостью, и, подняв ее на свет, сказал многозначительно: – Циан!