Андрей Воронов-Оренбургский - Железный поход. Том третий. След барса

Григорьев изменился за годы неузнаваемо. Почти ничего не осталось в этом мореном солнцем, ветром и временем кавалеристе от того щуплого голенастого Витьки, с которым более пятнадцати лет назад Аркадия развела судьба. Он заматерел, раздался в плечах, хотя по-прежнему оставался поджарым и легким на ногу. Волос в густущих усах порыжел и кое-где схватился инеем седины, стал жестким, как проволока; лицо огрубело, равно и голос, и он казался Лебедеву старше своих действительных лет. Одни лишь глаза оставались те же, вернее, правый глаз, другой же смотрел недвижимым осколком стекла, будто чужой, мешая стороннему взгляду. Аркадий гнал от себя неудобство, внимал собеседнику, прицельно глядя в здоровый глаз, и тонул в искрящемся беспокойстве его зрачка, в котором мелькали картины и лица былого.

– …Вы жизнью-то то не брезгуйте, голубчик… Лучшего не придумали, черт возьми! – Григорьев продолжал балагурить, не забывая налегать на вино. – Эх, все же ловко мы нынче сошлись лоб в лоб. У меня, ей-ей, в разуменьях все помутилось… Ты брось, Аркадий, свою известную брезгливость да гордость. Ешь, не стесняйся, что Бог послал. Тут, брат ты мой, полнейший халал, харамом 41 41 Запрещенное Кораном. не пахнет! Что делать? С волками жить – по-волчьи выть. Мы тут и в пище, и в иных делах бытуем как азиаты. Руководство одно: «дозволенное» либо «греховное», ну-с, все понятно, в разумных пределах, без фанатизма, по-русски… А ну, давай еще вздрогнем, когда теперь придется? Давай, давай, встряхнись! Иначе я буду неумолим. Вот, вот, по-гвардейски! Хочу пожелать тебе стать генералом, Аркадий! Чтобы тебя, дай Бог, любили солдаты, уважали офицеры и боялись враги. Чтобы там, где появлялись твои молодцы, земля бы горела под ногами краснобородой сволочи, и пусть удача всегда сопутствует тебе!

Выпили. Обнялись. Закусили.

– Ну вот!.. А ты не хотел. – Штаб-ротмистр, шпаклюя сапогами пол, обошел полукружье стола и, торжествующе глянув на Лебедева, икнул: – Я ж не изверг, не мегер какой! Эко, как проскочила зараза! Даже и неприлично-с… А почему бы нет? Да за такой-то тост… Вот попомни Григорьева, быть тебе генералом! Ты, Аркадий, всегда был первым средь нас.

* * *

Вырваться из цепких рук Виктора Генриховича Лебедеву удалось едва ли не с боем. До дому, где столовался, он добрался уж к вечеру, и то, признаться по совести, выручил случай. Не на шутку раздухарившийся штаб-ротмистр гремел «воспоминаниями» и «победами», швырял деньги под ноги, грозно звенел шпорами и командным голосом призывал своего порученца, желая немедля отправить того за новым ведром чихиря. При этом он рвал на себе стоячий ворот мундира и, боево сверкая глазом, орал:

– Что деньги, брат? Дерьмо! Ежели их не разбрасывать, как навоз, от них, подлюк, толку не будет!

Наконец объявился Архип, и из-за раззявленной двери сквозняк потянул с база запах конской мочи и подопревших бревен. Насилу разглядев в табачном дыму господ офицеров, он подтянулся, продолжая, однако, мять заскорузлыми пальцами полинявшее сукно шаровар.

– Где тебя носит, дубина? Службу не знаешь, подлец? – насыпался на него с порогу Григорьев. – Ишь, чертило, глаза вылупил! Знаю я тебя, деятеля… Верно, опять за спиной у меня мутишь свое? Роешь лапами, как кобель хориную нору, м-м?

– Никак нет, ваше скородие-с. Подсоблял порохá солдатам до складу таскать.

– «Пороха», говоришь? Ну, и? – Шея штаб-ротмистра, залитая кирпичным румянцем, натужилась венами. – Что пыжишься, идиот, не лопни. Доложи по форме.

– Так ыть, шо ж доложить? – затруднительно кашлянул в кулак вестовой и суетливо добавил: – Всё путем. Токмо воть… молодняка унтер зазря понагнал. Глупые оне еща, щенки. Воть я им и воткнул, дуботовкам. «Ду-ра-а! – ору. – Эт же пороха, мать вашу в дышло!.. Как берете, ироды? Как ложите? На воздух поднять фурштуд хотите?! Неси нежнёхонько, як брюхатую бабу, с низов придёрживай, не споткнись!»

– Ясно с тобой, Архип. – Драгун, рассасывая трубку, смахнул с губы прилипшую табачинку и, глядя соловым взглядом в светлые разбойничьи глаза порученца, сказал: – Тут вот какое дело, любезный… Мы в состоянии противоестественном, да-с. Сам видишь… Друга своего по кадетскому корпусу встретил… Прошу-с любить и жаловать, – через икоту припечатал Григорьев. – А п-посему мигом… до Петрова, туда и обратно, ущучил, шельмец? Ежели к сроку, пятиалтынный за мной.

– Премного вами благодарен, ваше скобродие! А можно-с и мне… в честь прибытия вашего друга кружечку?..

Виктор Генрихович, вконец ошалевший от выпитого, посмотрел на Архипа премутным взором и, шаря по скатерти пальцами в поисках так и не раскуренной трубки, пожал плечами:

– А хрен тебя знает… можно тебе… или нет. Оставь нас совсем, дурак.

На этой ноте Лебедев вздохнул облегченно, потому как Григорьев, к огорчению вестового и к его, Аркадия, радости, уронил на стол голову и уснул под тихий свирист запечного сверчка. «Вот он, тот случай в жизни, – весело подумалось ротмистру, – когда самой тонкой хитростью оказываются простота и откровенность».

– …Ну, догутарились, значить, помоги нам Боже! – занозисто разорялся впотьмах сеней Архип, раздосадованный финалом. Он был явно не в его пользу. – Вот он – ваш господский ответ… Завсегда так… Сами нажрутся завыше бровей, рассупонются, демоны, а туть знай наглядывай… Жадюги. За чихирем-то бежать, чо ли, ваше скобродие-с? – Озадаченный вестовой с плохо скрытой надеждой ткнулся было к вышедшему на крыльцо Лебедеву.

– Уволь, голубь. Лучше дай направление, как… мне… пройти к мельнице… к дому пора.

Сивоусый Архип нехотя тыкнул вперед себя культяпым, без одной фаланги пальцем и, матькаясь в усы, понурым мерином зачикилял в хату.

* * *

Дымная пыль паутинистой занавеской затянула низкое окно. Невеселое, будто с похмелья, солнце заглянуло в стекло и торопко покатилось под уклон.

…Аркадий, подуставший, но откровенно довольный встречей, лежал на своей походной кровати, закинув руки за голову, и подводил резюме: «Разве нынче не хорошо? Ей-Богу, хорошо! Вот я и в Грозной… легендарной Грозной, ермоловской… то ли еще будет? Есть ли у вас разочарование, mon ami, червь сомнения? – Он сам себе задал вопрос, почесал со вчерашнего дня не бритую щеку. – Ничуть не бывало! Ах, Витька, ах, душа… Как ты там каламбурил: Слабые спят лицом в салате, сильные – в десерте?… Так, кажется… Ну, ну…»

Лебедев поймал себя на том, что ему как-то изнутри по-праздничному зудливо и весело. «И чего это я без дела улыбаюсь? Уж не звоночки ли это запоя? Может быть, кликнуть Васельку… еще рюмку? Нет, будет, сдержись. Запой дело скверное. Он чередуется страхом и эйфорией, когда человек готов броситься в пропасть, лишь бы избавиться от головокружения проблем: неуверенность, муки совести, «Так ли я живу?», «Прав или не прав?», словом, кошмар и морока… Что ж, такое случается… Аргумент из графина тоже аргумент, хотя от рюмки к рюмке истина становится все сомнительней и, как правило, тонет в бессвязных восклицаниях и обостренных обидах… Нет, эт-то несерьезно».