Лариса Шубникова - Огневица

– Ты умыкнешь, красавица? – ответил по привычке, но на бабу симпатичную глянул и оценил – взгляд смелый, стать есть, хоть и приземиста.

– А если и я? – подмигнула игриво, но голос умерила и оглянулась на свой домок, в котором свет еще не гасили.

– Так чего ждешь? Идем нето, – бросился к ней, схватил за руку. – Моя будешь сегодня.

Знал Квит – такой его голос не каждая могла вынести. Вот и эта вмиг стала покорной, плечи опустила и поплелась смирно за Некрсом, будто собака за хозяином.

В сарайке, что стоял на подворье, Некрас толкнул молчавшую женщину к стене, навалился сзади, поднял подол и взял – быстро и сильно. Брал не с большой охоты, скорее со злости.

Через небольшое время, женщина заскулила, впилась крепкими зубами в ладонь свою, заглушила вскрик бабий, и выдохнула счастливо.

– Силён ты, Некрасушка. Ох, и силён… – оправила рубаху, поневу и обернулась к Квиту. – Смолчу о том, и ты не болтай. Муж-то у меня дюже сердитый. Убьёт.

– Уговор, красавица, – натянул порты. – Чем отдариться тебе не знаю. Вот разве что…

Потянулся за деньгой.

– Дурной. Оставь, не надобно. Давно уж не любилась так жарко. Иди нето. Узнает Цветава, все волосья мне повыдергает.

Некрас выбрался из сарая, осторожно прошелся до ворот, выскользнул ужом на улицу и вздохнул. Сам себе противен стал, сам себя ненавидел и злился.

– Нельга, поганка, отомщу тебе, мало не покажется, – так и шел к своему дому, все ругался, ворчал, что старый дед и поминал зеленоглазую.

Утром проснулся поздно, сел на лавке и понял – беда. Трясло, словно в огневице.

– Дурень, – обозвал сам себя. – Добегался. Ганка! Отвару дай. Вроде простыл я.

Челядинка заметалась по бабьему куту, поставила в печь малый горшочек. А Некрас следил хмуро за ее хлопотами, и понимал – нет лихорадки. Лоб холодный, не ломит ничего, не болит. Жар, что случился с ним внутри и расползается там, будто мох по камню.

– Проклятая девка! – помянул Некрас Нельгу, что снилась всю ночь и заставляла его метаться на лавке, будто в болезни. – Ганка, сама отвар пей!

С теми словами встал, оделся, выскочил в сени и там зачерпнул ковшом воды из кадки, выпил жадно, укусил льдинку. Она жара не уняла, огня не затушила.

– Щур меня. Что за напасть такая?

Глава 7

– Так и сказал? – Цветава в дальней гриднице богатого своего дома допрашивала челядинку, которую послала вечор следить за женихом.

Та стояла перед хозяйкой, опустив голову, и говорила тихо.

– Так и сказал, мол, обряда еще не было. А потом не слыхала. Он ту Нельгу целовать кинулся, а она его укусила и отлуп дала. Потом-то я утекла. А ну как увидел бы?

Цветава брови свела грозно и прикрикнула.

– Чтобы нема была, как рыба! Расскажешь кому – высеку. Поняла? – В ответ девушка кивнула, но не ушла – хозяйка еще не отпустила. – С кем водится Сокур?

– Со Званкой из Красных. Вдовица. Языкастая.

Цветава задумалась. Нельга родня, пусть и дальняя. Рвать волосы сопернице не с руки, да и ронять себя при народе невместно. Разве что принизить при всех? Так Званка подруга, пожалуй, и отругиваться примется.

– Звана та, у которой муж свалился в Молог с Дурной тропы?

– Та самая, Цветава Рознеговна. Муж ейный упал в реку по осени почитай три зимы тому. И что ж все через ту тропу бродят? Смотреть страшно.

– Примолкни и иди отсель.

Челядинку, словно ветром сдуло, а Цветава косу переплела, принарядилась и отправилась искать жениха своего. Была бы умнее, не стала бы торопиться, а подсказать некому. Мать ее, Снежана, такого же корня – неуемного и яростного. Редко когда язык за зубами держать могла. Дочка хоть и тише была, а все же характера не скрывала – род богатый, известный, так кого бояться?

Некраса нашла в лоточных рядах, тот торговался за веревье и лён. Цветава оправила нарядное очелье, перекинула богатую косу на пышную грудь, подошла тихо и плавно.

– Некрасушка, здрав будь, – голос ласковый, взгляд теплый, улыбка сладкая.

– Вот так подарок. Здрава будь, красавица, – Некрас мазнул взглядом по невесте, но улыбки не подарил, оттого Цветава и свою спрятала, посуровела лицом.

– Ты где же пропадал вечор, а, Некрас? – спросила строго, и тут же испугалась перемены, что случилась с Квитом.

Брови его сошлись у переносья, жесткая складка легла у губ, сам он будто распрямился и стал больше.

– Дома был, Цветава. Спал, – грозным голос будто предупредил – расспросов не желает, только, кто же помешает ревнивой девице?

– Врешь ведь. Еще обряда не справили, а уже обманываешь. Не ты ли говорил, что я одна у тебя буду? Что иных жен брать не станешь?! – Цветавин голос оборвался на негромком пока взвизге.

– Твоя правда – обряда еще не справили, а ты уж пилить меня вздумала? Гляди, Цветава, я вено дал, я его и заберу. В моем дому я хозяин. Хочешь женой мне быть справной, учись языком не молоть. – Тихий голос его напугал Цветаву до того, что она сделала шаг назад, попятилась от Некраса.

Парень стал иным, грозным, совсем не тем улыбчивым балагуром, которого знала Цветава.

– Так как же? Терпеть мужа-ходока? Знаю, поди, куда вечор-то тебя занесло. Что, не получил того, зачем ночным делом-то бегал? А и мало тебе!

– Посмеешь выслеживать меня – пожалеешь. Домой иди. – И вроде не сказал ничего, а Цветаву окатило испугом.

Смолчала, развернулась и пошла домой. На половине пути застал ее снег дождливый, липучий. Спрятал, укрыл девичьи слезы. Кто ж поймет – дождь на щеках или соль горькая?

Уже у хором своих увидала Тихомира Голоду: шел, тащил на плече палку со связками вяленой рыбы на торг. Цветава оглядела пригожего парня, слезы вперемешку со снеговым дождем смахнула белой рукой и заулыбалась. И чего, дурёха, раскрылетилась, расколыхалась? Некрас жених завидный, слов нет, но Нельга отлуп ему дала, а Тишка красавец, каких мало. Стало быть, любит Сокурова дочь Голоду, не Квита. А ей, Цветаве, достанется богатый муж и не придется пачкать руки белые работой, не нужно будет горбатиться с ранней зари до темени. Есть вкусно и спать сладко – вот и вся ее забота. Злато многие блага дарило, и Цветава понимая это, сдержала ревнивый нрав.

На порог дома ступила уже веселой. Девичье настроение, что погода весенняя – то дождь, то солнце.

***

Тихомир торга не любил: шумно, многолюдно и хлопотливо. Народ мечется, торгуется громко, сбивает с мыслей плавных, злит гомоном. А торговать надо! Род Голод а вых испокон века занимался промыслом – рыбаки знатные. Сам Тихомир любил поутру, по теплой поре уйти на однодеревке на спокойную Свирку и рыбалить с рассветной мглы до высокого солнца. Тишь, гладь. Закинул сеть не спеша, дождался добычи и выбирай в лодку потихоньку. Пескари-то не говорили, и то Тихомиру было любо. Рыбы в реке немало, однако, не сравнить с тем, сколько ее водилось в полноводном Мологе. Туда на лодке соваться опасно, по нему лишь насады ходили, уж слишком сильным было течение. По зиме рыбалка какая? Только в дом, на стол, а жить чем-то надо. Вот и приходилось рыбку, пойманную по лету, вялить и солить. Какая-никакая деньга приставала к рукам и в морозы.