Александр Волков - Зорро

— Пусть думают, что хотят, — сказал Тилькуате, потухшими глазами глядя на льющееся в его стакан виски.

— Но неужто тебе плевать на то, что белые будут считать вас болтунами и пустозвонами? — поинтересовался Роке, наклоняясь к старику и подвигая к нему стакан.

— У белых жадные уши, — сказал Тилькуате, — они не слышат в наших песнях ничего, кроме слова «золото».

— Ты хочешь сказать, что весь этот бред про оленей и ягуаров тоже что-то значит? — спросил Роке.

— Бред ничего не значит, — тупо пробормотал Тилькуате, склоняясь над своим стаканом, — а если что-то что-то значит, то значит, это не бред…

— Вы слышали? — усмехнулся Роке, оглядываясь на присутствующих. — Смех, да и только

— Смех, да не только, — негромко протянул Мигель, не сводя глаз с индейца. — Одно из двух: либо старик полный идиот, либо он умнее всех нас вместе взятых…

— Уши не слышат, глаза не видят, ослепленные сверканием золота, — продолжал Тилькуате, — пустые, жадные, выпученные глаза белых — о-хо-хо!

Старый индеец захохотал скрипучим деревянным смехом, покачнулся и едва не рухнул под стойку вместе с табуретом.

— Но-но, потише! — оборвал Роке, подхватив его под локоть. — Не забывайся!

— Не верят! Говорят: сказки! сказки! — и-хи-хи!.. — Тилькуате обернулся к Роке и, глядя на игрока черными блестящими глазами, тонко захихикал ему в лицо.

— Тогда докажи, что это не вранье! — прошептал Роке, едва шевеля внезапно пересохшим языком и вновь передавая Розине опустевший стакан.

Та молча наклонила бутылку и стала лить виски, дробно стуча горлышком о стеклянный край. Когда стакан наполнился, Тилькуате протянул к нему руку и так крепко обхватил пальцами его грани, что стекло хрустнуло и виски прозрачной лужей разлилось по стойке.

— Так трескается человеческий череп в руке могучего Уицилопочтли, — сказал он, глядя перед собой тяжелым немигающим взглядом.

— О, да, конечно! Уицилопочтли велик и могуществен! — согласно закивал Роке, невольно холодея от предчувствия удачи. Клад, о котором упорно твердила стоустая человеческая молва, быть может, сам идет к нему в руки. Правда, он не один, вон кругом сколько народу: пять пар лишних ушей, глаз, загребущих рук, пять языков, которым ничего не стоит сболтнуть в порыве пьяной похвальбы: да знаете ли вы, кто перед вами?! Один из владельцев клада Монтесумы! И швырнуть на стойку бара драгоценный перстень или золотое ожерелье, переливающееся кровавыми каплями рубинов и колким лучистым блеском бриллиантов. Говорят, одна только корона Монтесумы несла на себе около тысячи камней и весила как новорожденный жеребенок. А с этими свидетелями, со всеми их ушами, глазами и длинными языками, придется как-то разобраться, потому что обычно Тилькуате молчалив, как камень, и второго такого случая можно и не дождаться.

Пока все эти мысли, перебивая и толкая друг друга, метались в воспаленном мозгу Роке, старый индеец рукавом кожаной куртки смахнул со стойки осколки стакана, слизнул повисшие на рукаве капли виски и, выудив из кармана замусоленный огрызок вонючей сигары, сполз с табурета. Тут и до остальных стало как будто доходить, что не совсем внятные речи Тилькуате — это не просто пьяный треп, и что на сей раз дело обстоит гораздо серьезнее, чем представлялось с самого начала. Первым вышел из столбняка Бачо; он быстро выхватил из кармана спичечный коробок, чиркнул по нему навощенной головкой и, когда брызнувшие искры угасли в прокуренном воздухе, бережно заслонил горящий язычок пламени ковшиком ладони и поднес его к растрепанному концу сигары индейца.

— Ты хороший старик, Черная Змея! — рявкнул он, хлопнув Тилькуате по плечу. — Не обижайся, что мы не сразу приняли тебя в свою компанию! Мы шутили, правда, ребята?

— Правда-правда! Мы шутили! — согласно загундосили Висенте и Годой.

— Безобидная шутка! Только дурак может обижаться на такое, — продолжал Бачо, обхватив Тилькуате за плечи и слегка подталкивая его к выходу, — а Черная Змея — умный старик!.. Хитрая бестия! Свой парень! Такому пальца в рот не клади! Так ведь, Тилькуате?..

Бачо захохотал, обнажив крепкие, бурые от табака зубы, и, оглянувшись через плечо, подмигнул остальным, не сводившим глаз с широкой, согнутой годами спины старого индейца.

— Олени идут на водопой, — пробормотал Тилькуате, переступив порог таверны и потянув носом прохладный ночной воздух. Затем он вдруг резко выпрямился, стряхнул руку Бачо со своего плеча и, спустившись по ступеням неслышными кошачьими шагами, слился с непроницаемой тьмой, со всех сторон обступавшей заведение Мигеля Карреры. Вскоре из темноты послышался тихий звон конских удил, звякнуло стремя, скрипнуло седло, стукнули копыта по утоптанной земле, и в желтом свете, падающем из дверного проема, возникла темная фигура всадника. Рубиновый кончик горящей сигары отбрасывал слабый кровавый отсвет на его грубое, изрезанное глубокими морщинами лицо.

— Когда мы будем приближаться к месту, вы закроете глаза повязками, — сказал Тилькуате неожиданно твердым, не терпящим возражений голосом. — Иначе блеск золота ослепит вас!

— Нам всем, я полагаю, случалось видеть золото, — ухмыльнулся Роке, выходя из таверны. — Не скажу за остальных, но мои глаза еще не испортились от его блеска…

— Раз! — коротко произнес Тилькуате. — Когда я скажу «три» — мы остановимся там, где кто-то из вас произнесет хоть слово! Ты понял меня?

— Я понял тебя, Черная Змея! — зло процедил Роке и, оглянувшись на остальных, вплотную подступивших к дверям заведения, коротко буркнул: — Молчать, сучьи дети! И делать все, что вам велят, ясно?

Его партнеры по картам молча закивали, и лишь Мигель Каррера чуть приоткрыл рот, но, заметив, как рука Роке легла на рукоятку револьвера, быстро шлепнул себя по губам тыльной стороной ладони.

— Тогда по коням! — сухо скомандовал Роке.

Не прошло и четверти часа, как группа из шести всадников неспешной рысцой выехала на окраину Комалы. К этому времени тучи немного разошлись, и луна, показываясь в просветах, озаряла окрестности бледным призрачным светом. Она словно сопровождала ночных путников, то уставя на них свой щербатый серебряный лик, то вновь смущенно скрывая его за рваной облачной вуалью. Но всадникам, по-видимому, не было никакого дела до этих ночных красот; как только поселок остался за песчаным бугром, поросшим колючками и чертополохом, передовой пустил коня в карьер и, слегка откинувшись назад, начал быстро отрываться от остальных. Те, впрочем, не стали дожидаться особой команды; плети защелкали по конским крупам, и вскоре группа всадников почти слилась в вытянутое пятно с рваными краями, быстрой тенью летящее над плотно утоптанной дорогой. Ее широкая, избитая колесами и копытами лента то спускалась плавными изгибами в глинистые низины, вырытые ветрами и дождливыми паводками, то прорубалась резкими зигзагами между отвесными скалами, вторящими стуку конских копыт сухим раскатистым эхом.