Влад Ростовцев - Хазарянка

Суд был скорым (завершался трудовой день и близилось вожделенное время вечерней трапезы), строгим и справедливым – все трое «за». Попусту клялся злодей в своей невиновности: никто и слушать не стал! И презренные останки того заговорщика, подлого, остались без погребальной урны, будучи преданы земле, небрежно и наспех …

Впрочем, повествуя пред Вершилой о том расследовании, и упомянув, что выявил знакомство обвиняемого Петруши и протежировавшего тому Путяты, о подвигах коего Вершило и сам прекрасно осведомлен, он умолчал о собственной роли в скрытой от общественности казни одного из своих предшественников на посту начальствующего внутренним сыском Земли вятичей – по приговору Высшего совета старейшин.

А догадается оный, аль нет, се – его проблемы!

Упомянув же, что выявил он потаенное, Твердило объяснил вслед, что в ходе своих розыскных действий установил, а токмо что вспомнил из былого: Молчан, коего Вершило предлагает заарестовать под явно несерьезным предлогом, суть младший родич Путяты, славного, пущай и покойного. И порывшись в том родстве боле, взяв в разумение и сообщения главного надзирающего от внутреннего сыска за округой, где промышляет оный ловчий, о длительных отлучках сего, вне родных пределов, пришел к твердому выводу: Молчан состоит на тайной службе во внешнем сыске! А намедни – пять дней тому, отразил налет лесных татей на свой обоз, многих порешил сам, а одного препроводил во внутренний сыск, свершив подвиг в пример для подражания! Досадно, что вскорости скопытился сей: дал слабину, выдержав лишь двадесять кнутов с оттяжкой. Однако до кнутов успел признаться о том геройстве…

– И получается, – завершил Твердило свое повествование. – намеренно «лепил» ты мне, Вершило, вводя в обман и вожделея заковать безвинного храбреца, беспримерного вятича, гордость Земли нашей! Причем, моими руце! Не было у прислуги твоей жонки обиды на Молчана: то придумал ты! А старого воробья не проведешь на козьем помете – ему коровий подавай, ведь вкусней! Молчан тебе самому надобен! Не ведаю, по каковой причине, а не усомнюсь: запугать его мечтаешь и к чему-то принудить, выгодному для тя…

Огорчил ты мя, Вершило! В душу мою, ранимую, высморкался! А ведь я, наивный, доверчиво распахнул ее пред тобой, и зря! Впредь не распахну, даже не надейся! Не бывать отныне прежнему моему доверию!

В иное время Вершило расхохотался бы в полный глас, услыхав о наивности Твердилы и наличии души у сего заядлого палача – сидеть бы ему на колу и корчиться! А не ощутил он в тот миг позывов к смеху. Ведь рушились его планы! И превозмогая себя, изобразил он смущенную улыбку, произнеся:

– Твоя взяла! Точно слукавил я. Винюсь! В заблуждение ввел. Однако, Отчизны ради! Выслушай мя, не гневаясь…

Твердило молча кивнул, явно нехотя и чисто из учтивости, уж не распахивая свою израненную душу, поруганную чуждыми соплями. И Вершило стал объяснять, что намылился оболгать беспримерного вятича во имя Отчизны и потаенных интересов внешнего сыска Секретной службы…

XI

Применительно к высоким материям, себестоимость отмщения начальствующим – с попутной изменой Родине, исчислить куда сложнее, нежели, к примеру, себестоимость сладострастия. Ибо, помимо иных факторов, существенно рознятся риски, а мало радости – оказаться на костре, пройдя пред тем семь кругов допросов с пристрастием. Впрочем, милосердие ромейского правосудия порой простиралось столь, что сожжение за государственную измену могло быть заменено – при особливых заслугах пред следствием, на повешение, исполненное высокой гуманности, с добросовестно намыленной петлей.

Посему и оказалась щедрой на эмоции деловая полемика меж искусителем Сирросом и искушаемым Агафоном!

А ране первый упросил второго смилостивиться и заменить индивидуальный домашний дипнон совместным – в таверне из дорогих. Уведомим, что граждане Ромейской империи довольствовались, как правило, двумя трапезами в сутки: утренней – плотным аристоном из нескольких блюд, и вечерней, еще плотнее, именуемой дипноном. А обед они обычно «оставляли врагу».

– Я ведь и собирался предложить тебе посидеть с добрыми винами. Понеже растрогали мя твои душевность и самобичевание вслед проигрыша. За самое сердце проняли! Ведь редко встретишь столь искренних! К тому же, я выиграл днесь солид и семиссис. Вот и решил подбодрить тебя дипноном за мой счет, гульнув на целый солид, а оставшуюся половину оного приберегу для иной игры. Да не успел огласить…

И надолго призадумался Агафон, с виду прикидывая, не отказаться ли. Дале огласил:

– На целый солид, баешь? Вижу, щедр ты, и имеешь уважение к старшим. Пожалуй, соглашусь… Однако предупреждаю: из рыбного приму токмо пять порций осетровой икры. Остальное – мясное: предпочту копченые свиные рульки – три порции, говяжью вырезку и ветчинку самого тонкого нареза. Из птичьего закажешь мне печеную утку – не зря ее нахваливают все приплывающие в Авидос, и лучше бы – сразу две, дабы не напрягаться тебе, заказывая повторно. Вина – на твое усмотрение, однако непременно начни с моего любимого вишневого. Из фруктов ограничусь гранатами и инжиром, а финики – даже не предлагай! И не забудь о меде! – его я привычен вкушать обильно…

Сиррос ощутил, что по его челу заструился пот от умственного перенапряжения при подсчете сметы предстоящей трапезы.

«Се я «попал»! Тут не обойтись и полутора солидами – бери все четыре! А на три – быка купить можно… Во, халявщик за мой счет! И ведь сожрет подчистую! Ни чести у сего, ни совести. Натурально гад! Уже и не по себе стало, что связываюсь с оным, поелику могу и не потянуть его запроса», – прикинул он, в печали, переходящей в скорбь.

А ведь рассчитывал, что отведет предполагаемого изменника в заведение рыбного профиля, ибо баснословно дешевы – как нигде в Империи ромеев, были в Авидосе дары моря, закупавшиеся в основном с судов, следующих в Константинополь, и самые популярные у посетителей таверн камбала, палтус, тунец, скумбрия, селедка с треской и даже осетры шли за самым умеренным ценам, сравнительно со столичными; исключение составляла лишь черная икра осетровых, на кою и нацелился бесстыдный вербуемый, нагло воспользовавшись невозможностью для Сирроса послать его, куда подальше, понеже на стадии вербовки сие – сущий моветон, не украшающий вербовщика.

Не скроем, лелеял он надежду, что непосредственно в таверне кандидат в предатели умерится в желаниях. А вельми обманулся в своих упованиях! Поелику, еже зашли они, вымыв вслед руце, что подобало даже в эконом-сегменте ромейского общепита, и уселись за стол, сей еще и вытребовал ляжку от приготовленного на вертеле и токмо что разделанного агнца, разорительно не вовремя вспомнив, что давненько уж не лакомился ягнятинкой.