Самуэлла Фингарет - Огонь на ветру

– Братец, скорее! На помощь! – донеслось сверху из тёмной толщи.

Липарит поднял голову. Держась рукой за перекрученный можжевельник, над уступом склонилась девушка. В светлом платье с широкими рукавами, в чёрной бархатной безрукавке она была похожа на летящую мерцхали – ласточку. Липарит набросил на ветку повод коня и заспешил наверх. Но девушка вздрогнула и отшатнулась. Верно, она приняла его за кого-то другого. Теперь испугалась ошибки и готова броситься прочь.

– Госпожа, – взмолился Липарит. – Тебе незачем меня опасаться. Я с места не сдвинусь без твоего дозволения, только не уходи. Я не разбойник с большой дороги, а тбилисский златоваятель Липарит Ошкнели, принят в цеховые мастера. Два дня я работал в замке Сагира Михатлисдзе, владетеля Хорнабуджи. Теперь возвращаюсь домой.

Липарит торопился, говорил сбивчиво. Ему во что бы то ни стало нужно было удержать девушку на месте. «Мерцхали – ласточка», – называл он её про себя.

– Ты обратилась ко мне словом «брат». Пусть это слово вырвалось по ошибке, для меня всё равно ты стала сестрой. Посуди, как мне жить дальше, если сестра оказалась в опасности, а я не пришёл ей на помощь?

Девушка остановилась, отвела назад косы.

– Я думала, кто-нибудь из селения.

– Принимай за кого угодно, только дозволь помочь.

Издали было видно, как сдвинулись тонкие брови, наморщился под круглой шапочкой лоб. Но помощь, очевидно, была необходима, и девушка согласилась принять её от чужого.

– Хорошо. Поднимайся, не убегу.

Приблизившись, Липарит увидел, что девушка очень юна, почти ещё девочка, и что глаза у неё синее озёр.

– Он ранен, без чувств, но дышит, – проговорила она быстро, словно прощебетала, и сердито добавила: – Куда же ты смотришь? На землю смотри, не на меня.

Липарит послушно перевёл взгляд на землю. Под кручёными раскидистыми ветвями можжевельника, смяв хвойный ковёр, ничком распростёрся мальчонка. Он был ранен в затылок, скорее всего камнем, пущенным из пращи.

– Со вчерашнего дня, должно быть, лежит. Его ударили, а потом скинули вниз. Хорошо, куст задержал, не то бы разбился о скалы. Наверху я нашла вот это. «Что за тряпица, – думаю, – над обрывом полощется?» Тогда и вниз глянула и его увидела.

Девушка протянула Липариту красный, затканный драконами плащ с оторванным подолом и воротом.

– Возьми, накроешь.

Липарит привёл коня. Осторожно поднял раненого мальчонку, перекинул через седло, прикрыл плащом.

– Госпожа, ты о селении говорила. Близко ли?

– К полудню доберётесь.

– Как! Разве ты не пойдёшь с нами?

– Нельзя. Меня дома ждут.

– Где же твой дом? Если близко, не лучше ли тогда перевезти мальчонку к тебе, плох он очень.

– Нельзя.

Тонкие брови вновь поползли к переносью, и Липарит побоялся обидеть мерцхали новыми расспросами.

– Всё время иди на солнце, никуда не сворачивай. Дойдёшь до ущелья, иди по гребню к закату. Там тропка особая есть, прямо к нужному месту выведет. Дом тётушки Этери выше других домов, на отшибе стоит. Скажешь, Нино прислала.

– Нино – это твоё имя?

– Всё понял, не спутаешь?

– Госпожа, дозволь снова тебя увидеть.

– Прощай. Ты добрый, я запомню тебя.

Нино махнула рукой, чтобы Липарит скорее трогался в путь, и Липарит не посмел ослушаться молчаливого приказа.

Прокладывая дорогу к ущелью, он то и дело оглядывался. Но чёрная безрукавка ни разу не мелькнула среди деревьев.

К дому тётушки Этери Липарит подвёл коня ровно в полдень, когда солнце, заняв середину неба, окатывало землю потоком раскалённых лучей. Ни единого звука из селения не доносилось. Не перекликались люди, не блеяли овцы, молчали собаки. Всё живое забилось в тень, и даже те, кто обычно работал от света до темноты, покинули на время виноградники и поля, чтобы спастись от зноя под крышей.

У ворот Липарита встретила ещё нестарая сухощавая женщина, с лицом, словно вычеканенным из потемневшей бронзы.

– Живи сто лет, дорогая хозяйка, – поклонился Липарит. – Должно быть, твоё имя Этери. Нино к тебе направила, просила помочь.

– Благополучие тебе и твоим близким, юноша. Я Этери и есть.

Тётушка Этери пропустила в ворота коня, сдёрнула плащ, бросила быстрый взгляд на лежавшего поперёк седла мальчонку.

– Неси на лавку. Сапоги разрежь. Правая нога сразу видно, что сломана, левая, может статься, не лучше.

Липарит понёс раненого мальчонку в дом.

Тётушка Этери появилась с тонкими дощечками и ворохом чистых тряпиц. Двигалась она быстро, и всё, к чему прикасалась, словно оживало в её руках. Кувшин сам наливал воду. Снадобья из маленьких горшочков сами собой оказывались на тряпицах.

– Прежде всего другого кость вправлю, пока он без чувств.

Сильные пальцы легли на ногу ниже колена, осторожно помяли, сдавили и вдруг рванули, выкручивая.

Мальчонка страшно вскрикнул, но в сознание не пришёл.

– Подай лубки.

Липарит протянул тонко соструганные дощечки.

– Теперь тряпицы. Выбирай подлинней.

Когда нога оказалась, как в ножнах, в туго примотанных дощечках, Липарит перевернул мальчонку на бок, и тётушка Этери принялась за рану. Она обмыла края, подула, пошептала заговор, чтобы не потекла снова кровь, приложила снадобье.

– Перевяжу, и неси за занавеску. Там всё приготовлено. Пусть на спине ровно лежит.

Сквозь сжатые зубы мальчонки тётушка Этери влила несколько капель тягучей жидкости, тёмной, словно смола.

– Кровь молодая, в силы быстро войдёт. Вот на ногу наступать не сумеет месяц, а то и два. Давай помогу.

Вдвоём они перенесли мальчонку на низкую деревянную тахту. Бутыль с тёмной жидкостью тётушка Этери поставила рядом.

– Если начнёт сильно стонать или бредить, смочи виски и губы. Я отлучусь ненадолго. У соседа лошадь занемогла.

Вернулась тётушка Этери лишь под вечер.

– Прости, дорогой гость. Время не рассчитала. Как он?

– Дышит ровно, похоже, что крепко спит.

– К утру полегчает.

Тётушка Этери достала из печи один за другим два горшка, вынесла под навес на стол. Там же очутились лепёшки и деревянное блюдо с луком и травкой кинзой.

– Садись, дорогой гость, не побрезгуй сырной похлёбкой да тыквенной кашей. С утра томятся на углях. А пока ты ложкой работать будешь, расскажу, что сама узнала.

Но рассказать ничего не пришлось. В воротах появился сельчанин-сосед.

– Живите сто лет в сытости и довольстве, – проговорил он, входя под навес. – Я вот с чем. Вчера ввечеру по дороге двое незнаемых проезжали. Сперва мне плохого на ум не пришло, а сегодня думаю, пойду уведомлю.