Борис Изюмский - Тимофей с Холопьей улицы

Они подходили к Кулоткиной избе, стоявшей в конце Рогатицы – извилистой улицы над неглубоким обрывом. Тимофей рад был, что отвлек друга от мрачных мыслей, хотел сказать что-нибудь утешительное, душевное, но, не найдя нужных слов, вдруг предложил, легонько толкнув Кулотку в бок:

– Давай, кто кого перетянет?

Кулотка ухмыльнулся:

– Спробуй!

Они стали боком, сцепившись правыми руками, силились стянуть один другого с места.

Кулотка пыхтел. Оказывается, этого Тимошку Тонкие Ножки не так-то легко сдвинуть. Тимофей увертывался, делал обманные движения и наконец неожиданно резким выпадом сдвинул Кулотку, а сам остался на месте.

– Удалось картавому крякнуть! – недовольно пробурчал Кулотка.

Тимофей рассмеялся, шлепнул друга по спине:

– Это тебе не кулаком ширять! – и прокукарекал победно кочетом, вытягивая тонкую крепкую шею.

…Они сидели на высоком крыльце избы. Из-за покосившегося забора выглядывали темные, покрытые омшавелыми жердями, крыши соседских изб, словно спускавшихся по склону к реке. Возле забора стояла бочка с водой, на случай пожара.

– Скучно! – опять сказал Кулотка, с ненавистью поглядев и на эту бочку, и на забор, и на рябую курицу, проковылявшую с перебитой лапой. – Нет простора мне… Тянет в дальние страны.

Не однажды в последнее время мерещились ему опасные края, богатые бобром и куницей, нехоженые охотничьи тропы. Во снах видел, как пробирается с ватагой ушкуйников [13]за Онегу, минуя мшистые болота и ледяные озера. Ждали его в полуночной стране у Моря Сумрака [14]соболя и горностаи. Только добраться до них – и привезет домой богатую добычу и женится на крохотке своей Настасье, освободится от вечно полуголодной жизни.

А тут стал Незда собирать дружину ушкуйников – идти на Югру, [15]выкатил на улицу возле своего дома бочки с брагой, начал в долг продавать шеломы и мечи, снарядил ладьи. «Привезете меха, – говорил он, – долг вернете, за подмогу каждую третью шкуру мне отдадите, остальное куплю, не скупясь».

Кулотка с помощью Авраама сделал себе меч, набил зипун железками, продал нагрудную гривенку и на вырученные деньги купил лук со стрелами. Отец подарил Кулотке свой деревянный, окованный железом щит, хранивший метины еще половецких стрел. Мать поплакала было, да потом смирилась – все едино не удержишь. Надев на себя доспехи, Кулотка предстал перед Нездой. Тот оглядел его прищуренными глазами, усмехнулся:

– Слыхал, битливый [16]ты! Нам такие молодцы надобны! – Про себя подумал: «Уедут – в городе спокойней станет».

Сейчас, рассказав другу обо всех своих приготовлениях, Кулотка нетерпеливо ждал, что ответит тот, и виновато добавил:

– Застоялся я… Размяться б, силу спробовать.

Тимофей добро посмотрел на друга. Лицо его было обветрено, загорело, и только у верхней губы, в самом уголке, белело пятнышко – можно было подумать: прилип в этом месте листок, и солнце не проникло через него. И полные губы, и это пятнышко придавали его лицу выражение детской наивности, которое никак не вязалось с богатырской фигурой.

– Только не лезь на рожон, – попросил Тимофей и неожиданно мечтательно добавил: – Вот бы и тех людей, дальних, грамоте обучить!

– Да тебе-то от этого что? – удивился Кулотка.

– Ты не обижайся. – Тимофей одной рукой притянул его к себе. – Мыслю: неграмотный, что незрячий, – глядит, а не видит…

Догорал вечер; казалось, красное небо нещадно сек синий ливень. В чуть подернутом рябью синевато-розовом Волхове спокойно отражались стены Детинца, купола собора…

«Тиха вода, да от нее потоп живет», – вспомнил Тимофей слова Авраама, что произнес тот недавно с угрозой в голосе, видя, как по улице боярские стражники вели должников. Тимофей еще подумал тогда: «Какой потоп?», но вопроса задавать не стал.

А сейчас вдруг понял, о чем говорил учитель, и сердце тревожно сжалось.

Перелистывая рукописи нездинской библиотеки, Тимофей подолгу задерживался на тех из них, что были изукрашены причудливым плетением фигурок зверей и птиц… Звери стояли на задних лапах, лизали свои спины, птицы шествовали, воинственно распустив хвосты. Писец Митька, рисовавший когда-то их, видно, до того сам залюбовался своей заставкой, что не выдержал и сбоку приписал: «А люба заставица!» Тимофей скупо улыбнулся этой похвальбе мастера: и впрямь люба!

Но особенную радость принесла ему книга в драгоценном окладе с эмалями.

Уже несколько часов сидел Тимофей над ней, и сердце его замирало от светлой зависти: «Ведь вот сумели сотворить такую красу… Эх, мне бы подобное свершить, и тогда знал бы – недаром жил, принес людям радость, какую сейчас испытываю сам… Да, есть на свете вечная, как небо, как звезда, как земля, пробуждающаяся весной краса. И смотрит ли на нее богач Незда или бедняк Кулотка, все едино заставляет она сильнее биться сердце. Вот и надо множить эту вечную, как былины, красу…»

В соседней гридне прохаживался по деревянному настилу Незда в желтой поддевке с ожерельем, холил ногти, любовно оглядывал перстни, нанизанные на тонкие пальцы.

Камни играли, переливались чудным светом, и трудно было отвести от них глаза. На изумруде вырезан всадник на коне; в черной финифти плавал яхонт червчат, а на нем – пес борзой; в середине другого – гиацинта – человек льву пасть раздирает. Епифаний Кипрский писал о сем камне: «Гасит огонь и помогает женщинам при родах». «Бред! Кровь и пот в себя вобрали, в том и цена их!» – Незда снова любовно поглядел на камни, подошел к двери, заглянул в клеть.

Тимофей, сгорбившись, сидел над пергаментом.

«Его не корми, только рукопись дай…» – довольно усмехнулся Незда. Что греха таить, любил умных людей, слабость питал к ним.

«Откуда жадность такая до знаний у сына сапожника? – продолжал размышлять посадник. – Не то что мой умоокраденный. Из Тимофея толк немалый выйдет… Давал ему переделывать грамоты – пишет кратко и по-своему. Ты, Незда, неплохо разбираешься в людях. Из этого книголюба можно извлечь пользу». Его заняла новая мысль: «А почему бы Тимофею не составить жизнеописание посадника Незды? Ну, может, не сейчас, а со временем, когда уменья наберется».

Он даже улыбнулся этой неожиданной мысли – так она ему понравилась. «А впрямь! Власть моя равна власти римского консула либо италийского князя; если у них это водилось, почему бы не быть у нас? Посадник Великого Новгорода! Града, где еще при Ярославе находили пристанище лишенные престола король норвегов Олаф, чады сакского короля Эдмунда Железный Бок, угрский принц Андрей с братом своим Левентою… А пока, – он насмешливо прищурился, – новоявленного Плутарха надо приручать и подкармливать…»

… «Как постичь тайну красок?» – думал Тимофей, рассматривая заставки и концовки.