Борис Изюмский - Алые погоны

Капитан Боканов не спеша застегнул шинель и, взяв в руки вещевой мешок, вышел из вагона на перрон. Высокого роста, неторопливый в движениях, капитан выглядел долговязым. Это впечатление усиливали длиннополая шинель с артиллерийскими петлицами и длинные ступни ног. В размахе широких плеч, в больших грубоватых руках угадывалась сила. Ему было за тридцать лет. Старили немного глубокая складка у левого уголка рта и следы утомления на лице — не той дорожной усталости, которая исчезает с первым крепким сном и умываньем, а утомления, какое бывает у людей, много испытавших на войне и еще не отошедших от нее. Но серые, вдумчивые глаза на обветренном лице осматривали все с любопытством.

По взгорью, вверх от замерзшей реки, тянулись одноэтажные каменные дома, уютные, окрашенные в светлосиреневый и зеленоватый цвет, с веселыми ставнями. Справа виднелись полуразрушенные корпуса завода, элеватор в строительных лесах и красное длинное здание, похожее на склад.

Широким, размашистым шагом стал взбираться Боканов по крутому подъему в город. С горы промчались на салазках дети. Поток пассажиров медленно катился к центру города.

Неделю назад, получая в Москве назначение на работу воспитателем в Суворовское училище, Боканов не представлял себе ясно ни будущих обязанностей, ни самого училища. Все было очень смутным и неопределенным.

Судя по тому, что его, командира дивизиона, отозвали из Действующей армии в Управление военно-учебными заведениями и там долго беседовали с ним, — судя хотя бы поэтому, дело было большое, важное.

На фронте Сергею Павловичу случалось видеть в газетах фотографии суворовцев, читать о них статьи восторженные, но написанные общими фразами. В Москве он услышал, что работа очень значительна. И все же многое было для него совсем неясным…

…На площади, выложенной булыжником, Боканов спросил у проходящего мимо железнодорожника, где училище.

— Да вон, недалеко, — указал тот рукой на белое, с колоннами здание, похожее на помещичью усадьбу средины прошлого столетия, какие строились в смешанном стиле ампир и чего-то чисто русского — прочного, навеки сделанного.

Капитан ускорил шаг и, проходя аллеей высоких, в снежных накидках, тополей, не отрываясь, смотрел на красивое здание в три этажа, обнесенное решетчатой оградой, за которой виднелись сад и большой стадион.

У парадного входа училища лежали на каменных подставках тела орудий, грубого литья, наверно, еще петровских времен, и пирамидками сложенные чугунные ядра.

В комнате дежурного пр училищу приветливо принял Боканова невысокий, плотный майор — быстрый, решительный, с выгнутой, как у голубя, грудью.

Просмотрев документы, майор благожелательно оглядел капитана.

— Нам такие нужны!

Он не пояснил, какие именно, а забеспокоился, не голоден ли Боканов, где думает остановиться на квартире и когда пойдет представляться генералу.

— Да я не знаю, когда удобнее… — нерешительно, словно советуясь, произнес капитан — нужно бы привести себя в порядок…

— Генерал сегодня будет, наверно, часам к шестнадцати, его в Военный Совет округа вызвали… А привести себя в порядок я вам помогу, — с готовностью отозвался майор, озабоченно сдвигая шапку с затылка на лоб, — пойдемте прежде всего в душевую, там рядом и парикмахерская… Потом в столовую… Виноват, я вам еще не представился, — спохватился он, — майор Тутукин, командир пятой роты, — и он протянул Боканову маленькую упругую руку.

— Рад познакомиться, — подал руку Сергей Павлович, — благодарю за участие. А что, ваша пятая рота — старшая?

— Вещевой мешок вы пока здесь оставьте… Пятая рота? Нет, в ней у нас как раз самые младшие: десяти-двенадцати лет. Старшая рота — первая, подполковника Русанова, там им по пятнадцать-шестнадцать лет… Война заставила нас открыть приготовительные классы. Туда мы брали даже девятилетних. Теперь приготовительный стал пятой ротой.

— Мне говорили — они должны семь лет учиться в Суворовском? — спросил Боканов, вынимая из вещевого мешка мыло, полотенце и завертывая в газету.

— Семь… О, за этот срок мы им такую военную закалочку дадим! — убежденно воскликнул майор. — Срок придет — сдадут экзамен на аттестат зрелости, по программе десятилетки, кое-кто даже золотую или серебряную медаль получит, а потом — офицерское училище… Ну, пойдемте, пойдемте, я вас вымою и накормлю, — увлек за собой Тутукин Сергея Павловича, приказав сигналисту внимательно следить за часами и по телефону вызвать помощника дежурного офицера.

После завтрака, во время которого майор охотно рассказывал об училищных порядках и жадно выспрашивал о фронтовых делах, Боканов попросил показать ему здание.

С удовольствием, — согласился Тутукин, — тем более, что я и собирался обойти учебный корпус.

В вестибюле Боканов на секунду задержался у портрета Суворова во весь рост. В зеркалах портрет множился, многолико улыбался с хитрецой. По широкой мраморной лестнице, с цветами в вазах, офицеры поднялись на второй этаж. Кафельный пол широкого коридора гулко звенел под ногами. В просторной комнате, украшенной портретами маршалов Советского Союза, висела огромная карта фронтов Отечественной войны. Чья-то внимательная, рука уже отметила вчерашнее продвижение наших войск. Тутукин заметил в углу бумажку на полу, нахмурил брови и, поднимая ее, что-то пробормотал. Боканову показалось: «Задам же перцу».

Во всем здании преобладали светлые тона, от этого оно казалось серебристым, наполненным свежим воздухом.

Офицеры повернули вправо и очутились у двери с надписью: «Суворовский кабинет».

Видя заинтересованность капитана, Тутукин пояснил:

— Здесь картины из жизни Суворова, работы о нем воспитанников, библиотека книг о Суворове.

Тутукин спешил: и не только потому, что минут через двадцать заканчивались уроки, — ему хотелось дольше поводить Боканова по своей роте.

Когда Сергей. Павлович осмотрел в пятой роте, казалось, все, Тутукин остановился еще у одной двери, почти незаметной в нише.

— Уголок живой природы, — нерешительно сказал он. — Зайдемте?

Дело в том, что майор эту комнату считал своим «незаконным детищем», проявлением слабости, сомневался, нужно ли было заводить этот «зверинец», как называл он его, и редко кому его показывал.

В светлой комнате, в аквариуме, резвились золотые рыбки, клетки с птицами покачивались на окнах, в углу зарылся в пожелтевшие листья ёж, а рядом прохаживалась, прихрамывая, галка, похожая на старую облезлую богомолку.

— Воспитанница моего Максима Гурыбы, — кивнул на неё Тутукин. — Он страстный натуралист… Крикнет ей: «Галка!», а она обязательно в ответ: «Кра-кра!» «Приветствует», — говорит Максим. Но заметьте, только его, другим не отвечает.