Array Сборник - Кавказ. Выпуск XIV. Покорение Эльбруса

Во время наших бесед с карачаевцами, чтобы сделать им приятное, я сказал, что в Венгрии есть семейство с таким же именем. Генерал Карачай служил в армии австрийского императора, нашего нынешнего государя, и, возможно, это венгерское семейство связано кровным родством с их древним вождем Карачаем. При этих словах я заметил, как они переглянулись между собой с обеспокоенным видом, а затем неожиданно покинули нас, не попрощавшись с присутствующими; лишь через несколько часов я узнал причину их тревоги.

Толмач генерала, который присутствовал при наших беседах, отправился сообщить ему, что карачаевцы, покинув мою кибитку, принялись совещаться между собой, выказывая признаки величайшей обеспокоенности; чтобы узнать причину их жестикуляции и перешептывания, он приблизился к ним и вскоре понял, что их дебаты касались того страха, который вызывало у них мое появление в такой близости от их территории, так как, судя по тому, что я сказал, моей целью может быть не что иное, как требовать наследство семейства Карачай в пользу Карачаев из Венгрии. Он прибавил, что мои речи породили подобное подозрение у депутатов и что необходимо рассеять их заблуждения. Генерала этот рассказ весьма позабавил, и он просил меня больше не говорить с ними на эту тему, но постараться объяснить их ошибку, что я сделал спустя какое-то время, навестив их в палатке. Они казались весьма удовлетворенными тем объяснением, которое я дал своим предыдущим высказываниям, а также моим проявлениям дружбы по отношению к ним, поскольку через несколько часов они нанесли мне повторный визит и, спокойно попивая чай, снова отрицали, что мы суть соотечественники; с этого момента они непрестанно называли меня «кардаш» ( kardache – друг по-карачаевски) и пожимали мне руку при каждой встрече.

По этому поводу старшина оруспиев, Мурза-Кул, – русские называли его «князь», – несмотря на свой почтенный возраст, бодрый и крепкий старик, рассказывал мне следующую историю, которую, по его словам, он слышал из уст отца и многих старейшин своего племени, пересказывавших ее всякий раз, когда речь заходила об их предках, мадьярах, господствовавших, еще раз повторил он, в этом крае от Кумы до Каспийского моря и в северной и западной частях Кавказа, вплоть до побережья Черного моря.

«Жил когда-то, – начал свой рассказ Мурза-Кул, – молодой мадьяр, сын вождя, правившего страной, протянувшейся до Черного моря; звали его Тума-Мариен-хан. Этот молодой человек страстно любил охоту. Как-то раз, увлеченный любимым занятием в компании молодых людей, он преследовал зверя до самого берега Черного моря и заметил на некотором расстоянии маленький корабль, украшенный флагами и вымпелами, развевавшимися на ветру. Корабль, гонимый к берегу легким бризом, мало-помалу приближался, и Тума-Мариен тоже направился вместе со своими спутниками к берегу; каково же было их удивление, когда они увидели на палубе одних только женщин, одетых в богатые одежды и знаками умолявших о помощи. Молодой князь тотчас же приказал прикрепить конец бечевки к стреле, которую пустил так удачно, что она упала прямо у ног женщин; они схватили ее, привязали к хрупкой мачте своего суденышка, охотники же, ухватившись за другой конец веревки, в мгновение ока выволокли корабль на сушу.

Князь помог спуститься на берег одной из девушек, к которой ее спутницы, по всей видимости, питали большое уважение; он смотрел на нее с обожанием, не в силах вымолвить ни слова – столь глубокое впечатление на него произвела необычайная красота чужестранки. Затем, оправившись от своего удивления, он проводил ее вместе со спутницами в резиденцию своего отца, который, узнав о высоком рождении молодой особы и ее историю, согласился женить на ней своего сына.

Вот удивительная история этой молодой чужестранки: ее звали Амелия, и она была дочерью греческого императора, правившего в то время Византией. Этот своенравный монарх приказал воспитывать свою дочь в одиночестве на одном из островов Мраморного моря под наблюдением почтенной женщины; четырнадцать молодых девушек было у нее в услужении, и монарх строго-настрого запретил дуэнье, чтобы к его дочери когда бы то ни было приближался какой бы то ни был мужчина.

Принцесса становилась с каждым днем все прекраснее и приобретала все более невыразимое обаяние; ее прелесть в сочетании с невинностью и добротой вызывали обожание со стороны ее спутниц по изгнанию.

Однажды, когда принцесса спала на диване под открытым пологом, лучи солнца, как никогда яркие в тот день, проникли в ее ложе – и произошло чудо: принцесса оказалась на сносях. Беременность не могла долго оставаться незамеченной ее отцом; оскорбление чести привело императора в страшный гнев. Чтобы скрыть бесчестье от своих подданных и не давать повода для разговоров об императорском семействе, он принял решение убрать дочь с глаз всего света, изгнав ее за пределы империи. С этой целью он приказал построить маленький корабль, нагрузить его золотом и бриллиантами, посадить на него свою дочь с ее служанками и дуэньей и отдать эти невинные существа на волю ветра и волн. Однако море, всегда столь гневно обрушивавшееся на непрошенных возмутителей спокойствия его вод, смилостивилось к принцессе, и легкий ветерок погнал кораблик к гостеприимным берегам мадьяр.

Принцесса не замедлила разрешиться от бремени сыном, а вслед затем подарила своему супругу Тума-Мариен-хану двух других сыновей. После смерти отца молодой князь стал наследником и прожил счастливую жизнь. Он воспитал первого своего сына от принцессы Амелии под родительским надзором. Перед смертью он приказал сыновьям жить в союзе и мире; но они, став хозяевами после кончины отца, поссорились из-за престола, и разгорелась междоусобная война.

Эта смута среди мадьяр привела к разрушениям и расколу внутри этой некогда свободной и могущественной нации, от которой, – со вздохом прибавил рассказчик, – у нас сохранились лишь воспоминания о ее былом величии, воспоминания, которые мы храним среди этих скал, превращенных нами в убежище нашей независимости, единственного наследия наших отцов, ради которых мы и наши дети всегда готовы отдать жизнь» – так закончил этот интересный старик свой рассказ, сопровождавшийся исключительно уместной жестикуляцией.

Хотя я едва понимал его слова, но с особым интересом слушал его рассказ, постепенно переводимый на турецкий язык. Мурза-Кул вел рассказ с легкостью и живостью, очаровавшей слушателей. Что касается меня, то я затруднился бы передать те ощущения, которые породил во мне рассказ князя, ставшего с того момента объектом моего пристального внимания. Этот приятный старик не покидал нас до самого Эльбруса.