Владимир Герасимов - Авдеевы тропы

Пахнуло теплом и чем-то сытным. После белоснежной улицы в избе казалось темно. Чувствовалось, что старик живёт не один. В настороженной тишине он глуховатым голосом промолвил кому-то:

– Путники это: мужик да мальчишонка.

– Здравы будьте, люди добрые! – поприветствовал невидимых людей Иванка.

– Тебе того же! – наперебой ответили несколько голосов, среди них и женские, и мужские.

– Отколи путь держите и далёко ли? – спросил старик, когда гости в изнеможении опустились на лавку.

– Да из Владимира, – ответил Иванка. – И куда бог приведёт.

Не сразу захотел он открыть конечную точку своего пути, пооглядеться да обговориться надо.

– Чего ж в Володимире-то не жилось? – спросил снова старик.

– Порушили да пожгли стольный град поганые.

– Господи, пресвятая Богородица! – воскликнули женские голоса.

– У вас-то лихих гостей не было? – спросил Иванка.

– Пока бог миловал, – ответил старик, а женщины завздыхали. – Правда, баяли шабры, что видели у околицы чудных каких-то всадников, но мало их было, в деревню не заезжали.

– А вы про великого князя Юрия Всеволодовича не слыхали? – решился-таки спросить Иванка.

– Опять-таки шабры баяли, что на том берегу в деревнях много войска русского собралось, и какой-то набольший князь там есть, а уж кто, не ведаем.

Легко стало на душе у Иванки. Кажется, всё-таки дошёл он наконец до великого князя, теперь можно подумать и о еде.

– А не найдётся ли у вас для моего мальчонки горячих щец похлебать, сколько уж времени горячего в рот не брали.

– Ох-то, болезные мои! – захлопотала женщина. – Давайте к столу-то подвигайтесь! – и она загремела печной заслонкой. – Щи заячьи как раз есть. Дед нынче из лесу зайчишку принёс.

От мясного духа Иванка задохнулся. Глаза уже попривыкли к темноте избы, и они вместе с Корнюхой подвинулись к столу. Женщина бухнула на столешник большое блюдо, положила выщербленные деревянные ложки, и Иванка с Корнюхой, забыв обо всём, хлебали щи, густые и горячие. По всему телу разливалась истома, и горячие щи согревали всё тело, доходя до самых дальних его закоулков. От щедрости хозяйки попадались в ложку и куски мясца. Неудивительно, что через некоторое время чувство голода, которое мучило все эти дни, нудное его завывание, было потушено. И когда все щи были дохлёбаны, тело оцепенело от наслаждения. И только тут Иванка вспомнил, что даже не перекрестился перед едой, так заколдовал его мясной дух. Он повернулся в красный угол к иконам:

– Господи, прости и помилуй мя, грешного…

Оказывается, и старик заметил эту его промашку и недовольным голосом промолвил:

– Я уж подумал, а православные ли вы? Вот и мальчонка уж больно чудно одет, не по-нашенски.

Иванко рассказал, каким образом он нашёл Корнюху, а затем приодел. Женщина всхлипнула:

– Пресвятая Богородица, спаси нас и сохрани!

Старик горько вздохнул:

– Может, и нас такая же судьба ожидает. Пожгут всё супостаты, а всех поубивают.

Эти слова вызвали у женщин ещё больший испуг – переживания уже не за чью-то горькую долю, а за собственную судьбу. Но у Иванки не было мочи утешать их, да и что проку… После щей голова затуманилась. Он прислонился к стене, а Корнюха пристроился головой на его колени, и оба утонули в сонном забытье.

Утром выспавшийся и бодрый Иванка в предвкушении конца пути собирался быстро и весело. Корнюха тоже радовался, глядя на эдакое его настроение. Хозяйка избы, морщинистая седая старуха, умилённая вчерашним рассказом, увидя утром культю Иванки и его испещрённое шрамами лицо, опять вдоволь накормила их. И, глядя, как жадно они едят, всё качала головой и вздыхала. Осторожно спросила Иванку, а в глазах отражались горькие думы:

– Нешто и к нам придут вороги сюда?

Что сказать доброй хозяйке в ответ? Оттого, что он скажет правду, вряд ли ей полегчает. Предчувствовал Иванка по своему опыту, что здесь, тем более недалече от стана князя, и развернётся самая жестокая сеча и что эти дни у его щедрых хозяев последние в их мирном быте. А выживут ли они в другой, пока неведомой им жизни, лишь один бог ведает. Но ничего этого не стал говорить Иванка. Пусть подольше продлится их неведенье:

– Ну, у вас же целое войско под боком, нескоро сюда супостаты сунутся.

Тревога малость поубавилась в женских глазах, а во взгляде старика Иванка уловил благодарность. Он-то, чувствуется, человек бывалый, а самая его потаённая забота – успокоить жену, дочку и внучат, хотя бы на время.

Не очень-то скоро дошли Иванка с Корнюхой к великому князю. За рекой, на другом берегу от приютившей их на ночлег избушки, стояла не великокняжеская дружина. Но всё одно это уже был конец пути. Теперь их не преследовали ни холод, ни голод, ни дикие враги. От стана к стану, от дружины к дружине пришли они наконец-то к избе Юрия Всеволодовича.

У самого великокняжеского крыльца он увидел такое, что дыхание Иванкино перехватило. Как когда-то в деревне под Владимиром, по пути из Коломны, в дружине князя Всеволода Юрьевича, изумился он, увидев в избушке свою маленькую сестру Марфу, которая оказалась её дочкой Настёнкой. Так и сейчас. Но один раз увидев её, разве теперь спутает! Но как она оказалась здесь? Эти родные глаза, этот с самого детства знакомый изгиб губ: что маленькая Марфинька, что теперешняя Настёнка – не отличишь. Так и застыл перед ней Иванка, с места тронуться не может. Она-то, конечно, его не знает, не помнит. Ведь что такое увидеть один раз да в тёмной избе, да причём она была заспанной. И, помнится, больше тогда не отводила глаз от князя, удивлялась ему…

Девочка вопрошающе смотрела на Иванку:

– Дядечка, ты что?

– Ты Настёнка, так ли тебя величают? – всё ещё боясь ошибиться, но твёрдо веря, что ошибки нет, выдохнул Иванка.

– Да-а! – моргала недоумённо глазами девочка. – А ты-то кто будешь?

– Я братик твоей мамы Марфы.

Настёнка, распахнув широко глаза и открыв рот в полувозгласе, кинулась было к нему да приостановилась:

– Так ведь… дядя Иванка сгиб в Володимире, мне тятя от этом сказывал.

Взволнованный, не вникнув до конца в слова Настёнки об отце, он ответил, тряхнув пустым рукавом:

– Вот рука осталась в Володимире, а я, слава богу, выбрался.

Тут уж Настёнка с радостным визгом бросилась обнимать своего дядю. Успокоившись, она покосилась на Корнюху, стоявшего поодаль и смотревшего на них каким-то непонятно тревожным взглядом:

– Кто это, дядя Иванка? – спросила Настёнка.

– А это сыночек мой, новоявленный.

Иванка шагнул к Корнюхе и тоже прижал его к себе. И Настёнка всё поняла без всяких слов и объяснений. Отдышавшись и успокоившись, Иванка спросил:

– Настёна, а кого ты тут ждёшь-ожидаешь?

И тут девочка опять вернулась в свою горькую действительность, и слёзы выступили у неё на глазах: