Жозе Аленкар - Гуарани

Слова Пери, предупреждавшего о возможном нападении, сразу напомнили ему о мертвых индейцах. Он стал припоминать мельчайшие обстоятельства и сопоставил их с рассказом Изабелл: случившееся предстало перед ним с такой ясностью, будто он видел все собственными глазами.

Пятнышко крови, проступившее на груди у индейца в тяжелую минуту, когда его сеньора приказала ему уйти и когда от волнения рана его раскрылась, послужило для дона Антонио лучом света.

У нашего эскудейро, почтенного Айреса Гомеса, которому ценою невероятных усилий удалось дотянуться ногой до лежавшей поблизости шпаги и разрубить ею державшие его путы, были все основания, чтобы остолбенеть перед картиной, которая предстала его глазам.

Пери, целующий руку доны Лаурианы, Сесилия довольная и веселая, дон Антонио де Марис и дон Диего, благодарными глазами глядящие на индейца, — все это, вместе взятое, едва не свело с ума бедного Айреса Гомеса.

Надо еще добавить, что, едва только несчастный эскудейро освободился от пут, он побежал прямо в дом с намерением рассказать дону Антонио де Марису обо всем, что с ним стряслось, и попросить позволения четвертовать индейца. Старый служака твердо решил, что, если фидалго не удовлетворит его просьбы, он оставит должность, которую занимал уже тридцать лет, но во что бы то ни стало отомстит за обиду, пусть даже ради этого ему придется расстаться со своим господином — Айреса Гомеса это не смутит.

Увидав недоумевающую физиономию эскудейро, дон Антонио рассмеялся; он знал, что тот недолюбливает индейца, но в этот день ему захотелось помирить Пери со всеми.

— Подойди сюда, мой старый Айрес, ты прослужил мне тридцать лет. Ты сама верность и, конечно, будешь рад пожать руку преданному другу нашей семьи.

Айрес Гомес не только обомлел, он, можно сказать, оцепенел. Мог ли он ослушаться дона Антонио де Мариса, который так дружески с ним говорит? Но как пожать руку, которая только что его оскорбила?

Если бы он успел уже объявить, что уходит, он был бы свободен от всех обязательств. Но приказание дона Антонио застало его врасплох: поступить по-своему он не решался.

— Ну что же ты, Айрес?

Эскудейро протянул похолодевшую руку; индеец пожал ее и улыбнулся.

— Ты друг, и Пери больше тебя не будет привязывать.

После этих слов присутствующие догадались о том, что произошло, и не могли удержаться от смеха.

— Дикарь проклятый! — сквозь зубы пробурчал эскудейро. — Вечно ты что-нибудь выкинешь.

Удар колокола позвал всех на ужин.

Вечером того же воскресенья, столь богатого событиями, Сесилия и Изабелл, обнявшись, вышли из сада.

Обе были в белом; обе — очень хороши собой, но каждая — по-своему. Сесилия была воплощенная нежность, Изабелл — страсть. Голубые глаза лукаво смеялись, черные — горели огнем.

Улыбка Сесилии была похожа на капельку душистого меда, проступившего на ее тонко очерченных губах. Улыбка Изабелл походила на слетающий с уст поцелуй.

Стоило только взглянуть на белокурую девушку, такую стройную и нежную, как мысли сами собой устремлялись к небесам, прочь от всего земного, и казалось, что перед вами ангел.

Когда же взгляд падал на смуглянку, томную и чувственную, вы сразу спускались на землю; вы забывали об ангеле ради женщины: воображению вашему рисовались не райские кущи, а тихий, полный очарования уголок земли, где жизнь подобна мимолетному сновидению.

Когда они выходили из сада, Сесилия лукаво посматривала на свою спутницу, и можно было догадаться, что девушка, по обыкновению, задумала подшутить над сестрой.

Изабелл, до сих пор еще находившаяся под впечатлением утренней сцены, шла опустив глаза; после того, что произошло, ей стало казаться, что все, и прежде всего сам Алваро, узнают ее тайну, которую она так долго от всех скрывала.

Но при этом она чувствовала себя счастливой; смутная и неясная надежда наполнила ей сердце, запечатлев на ее лице тот восторг и единение со всем миром, какие бывают у человека, верящего, что он любим.

На что она надеялась? Она и сама не знала. Но воздух казался ей благоуханнее, солнце ярче, взгляд ее видел все в розовом свете, и даже легкое прикосновение кружев к ее бархатистой шее было для нее радостью.

Непостижимым женским чутьем Сесилия угадывала, что в душе сестры происходит нечто необычайное, И она дивилась этой новой, сияющей красоте ее смуглого лица.

— Какая ты красивая! — вырвалось у нее.

Обняв Изабелл, она нежно поцеловала ее в щеку, и та ответила ей горячей лаской.

— А браслет свой ты не надела? — воскликнула она, поглядев на руку Сесилии.

— И верно ведь! — ответила девушка не без досады.

Изабелл решила, что досада эта вызвана обыкновенной забывчивостью; но в действительности Сесилия боялась выдать себя.

— Давай сходим за ним.

— Нет, что ты! Скоро начнет темнеть, и тогда прощай наша прогулка.

— Ну так и я сниму свой, а то мы с тобою уже не сестры.

— Не надо. Обещаю тебе: когда мы вернемся, мы опять будем сестрами.

Сесилия сказала эти слова с лукавой улыбкой.

Они подошли к дому. Дона Лауриана разговаривала с сыном, а дон Антонио де Марис и Алваро прогуливались у ограды.

Сесилия направилась к отцу, ведя за собой Изабелл, у которой потемнело в глазах, как только она приблизилась к кавальейро.

— Отец, — сказала девушка, — нам хочется погулять. Такой чудный вечер! Что, если я попрошу вас и сеньора Алваро пойти с нами?

— Мы поступим так, как всегда, — улыбаясь, ответил фидалго, — исполним твой приказ.

— Ну какой же это приказ, отец! Просто желание.

— А разве желание нашего ангела не приказ?

— Значит, вы пойдете с нами?

— Разумеется.

— А вы, сеньор Алваро?

— Я… я повинуюсь.

Заговорив с молодым человеком, Сесилия зарделась, но овладела собой и вместе о Изабелл стала спускаться по лестнице.

Алваро был печален. После разговора с Сесилией он виделся с нею еще раз за ужином и заметил, что девушка избегает его взглядов; за все время она не сказала ему ни слова. Кавальейро решил, что это результат его вчерашнего безрассудства, однако Сесилия выглядела веселой и довольной — трудно было предположить, что она все еще сердится.

В ее обращении с ним чувствовалось скорее равнодушие, чем неприязнь. Можно было подумать, что девушка успела позабыть все, что между ними произошло. Поэтому Алваро пал духом и даже слова дона Антонио, назвавшего его своим сыном, не развеяли его грустных мыслей: счастье это порою казалось ему лишь сладким сном, который вот-вот развеется.

Девушки спустились в долину и пошли среди зарослей кустарника, которые прихотливым лабиринтом окаймляли лесную поляну.

По временам Сесилия отпускала руку сестры и, забежав вперед по извилистой тропинке, пряталась от нее за деревьями. Когда Изабелл ее все-таки находила, обе хохотали и, обнявшись, шли дальше. —