Александр Васькин - Лев в Москве. Толстовские места столицы

Сама жизнь Николая Ильича была нелегкой и во многом стала причиной столь ранней смерти. Участник изнуряющих военных кампаний первых десятилетий XIX века, наследник разорившегося отца, отданного в результате сенаторской ревизии под суд, после его смерти он находился в непрекращающемся поиске средств к существованию. Женитьба на Марии Волконской, представительнице старинного и знатного княжеского рода, лишь на время обусловила передышку в забеге длиною в жизнь. После смерти жены он остался с кучей малых детей на руках.

Тоску свою Николай Ильич безуспешно топил в вине, в перерывах между запоями не забывая вести большое и сложное хозяйство, разбросанное по пяти имениям. Продажа собранного урожая, скотины и прочего добра приносила ему немалый доход. Несмотря на это, он был должником. В Опекунском совете его хорошо знали, много было и частных кредиторов. Но Николай Ильич при всем этом умудрялся жить на широкую ногу, ни в чем себе не отказывая. Не нуждались и дети.

Весть о смерти Николая Ильича пришла в Москву из Тулы, где его и хватил удар. В тот день несовершеннолетние дети Толстых остались круглыми сиротами. Опеку над ними взяла сестра отца Александра Ильинична Остен-Сакен, она же и выехала на похороны брата, с ней отправился и старший из его сыновей – Николай.

А в Москве с детьми осталась их троюродная тетка Татьяна Александровна Ергольская (1792–1874), проникновенно любившая их отца. 26 июня 1837 года, в день, когда Николаю Ильичу исполнилось бы 43 года, она вместе с детьми были на панихиде в одном из близлежащих храмов. Позднее Лев Николаевич рассказывал своей жене, «какое он испытывал чувство, когда стоял в трауре на панихидах отца. Ему было грустно, но он чувствовал в себе какую-то важность и значительность вследствие такого горя. Он думал, что вот он такой жалкий, сирота, и все это про него думают и знают, но он не мог остановиться на потере личности отца».

Смерть эта впервые вызвала в мальчике чувство религиозного ужаса перед вопросами жизни и смерти. «Я очень любил отца, – вспоминал Толстой, – но не знал еще, как сильна была эта моя любовь к нему, до тех пор, пока он не умер». Поскольку отец умер не при сыне, тот долго не мог поверить, что остался сиротой. С надеждой он рассматривал прохожих на улицах Москвы, и ему мерещилось, что Николай Ильич здесь, рядом и сейчас покажется, случайно встретится ему. Такова была сила неверия в смерть.

Трагическим известием о смерти Николая Ильича была сражена и его мать Пелагея Николаевна. Лев Николаевич вспоминал о бабушкиных переживаниях: «Она все плакала, всегда по вечерам велела отворять дверь в соседнюю комнату и говорила, что видит там сына, и разговаривала с ним. А иногда спрашивала с ужасом дочерей: “Неужели, неужели это правда, и его нет!”». Это состояние Толстой выразил в романе «Война и мир», описывая горе старой графини Ростовой, узнавшей о смерти своего младшего сына Пети: «Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой».

Умер не просто отец пятерых детей, не стало единственного взрослого мужчины в доме, ребят стали воспитывать три женщины – две тетки и бабушка, от которых требовалось проявление недюжинных аналитических способностей, чтобы разобраться в хитросплетениях деловых связей покойного Николая Ильича, оставившего кучу долгов.

В лето 1837 года Левушка Толстой много путешествовал по Москве, чаще всего с Федором Ивановичем Ресселем. Его детское воображение поразила красота Нескучного сада, Кунцева, куда ездили они на четверке гнедых лошадей. Запомнились мальчику и неприятные и непривычные запахи московских заводов и фабрик. Примечательно, что последний московский дом Льва Толстого находился как раз напротив фабрики.

Когда Льву Николаевичу было семьдесят пять лет, припомнился ему такой случай, рассказанный им его биографу П.И. Бирюкову. Как-то, прогуливаясь по Большой Бронной, шли они мимо большого сада. Садовая калитка была не заперта, и они, робея, вошли. Сад показался им удивительным: пруд, у берегов которого стояли лодки, мостики, дорожки, беседки, роскошные цветники. Тут их встретил некий господин, приветливо поздоровавшийся с ними, он повел их гулять и даже покатал их на лодке. Человек этот оказался владельцем сада Осташевским. Эта прогулка так понравилась детям, что через несколько дней они вновь решили наведаться туда. Но, не тут-то было. Второй раз в сад их не пустили. Ушли дети ни с чем.

9 ноября 1837 года Лев вместе с братьями посетил Большой театр. Смотрели спектакль из снятой ложи, что обошлось тетке Ергольской в 20 рублей. Но что давали в тот вечер, Толстой так и не запомнил. Он, похоже, вообще смотрел в другую сторону: «Когда меня маленького в первый раз взяли в Большой театр в ложу, я ничего не видал: я все не мог понять, что нужно смотреть вбок на сцену и смотрел прямо перед собой на противоположные ложи». В дальнейшем писатель не раз будет приходить в Большой театр, испытывая после спектаклей самые разные эмоции, от одобрения до полного неприятия происходящего на сцене.

Побывал Лев и на новогодней елке, оставившей у него нехорошие воспоминания. Дело в том, что на праздник пришли и дальние родственники Толстых, племянники князя Алексея Горчакова, проворовавшегося вельможи времен Александра I. Когда началась раздача гостинцев, то Толстым достались дешевые безделушки, а Горчаковым – роскошные подарки. Лев Николаевич запомнил сей случай на всю оставшуюся жизнь, может быть потому, что ему впервые указали на место.

А дети, оставшиеся без родителей, подрастали. Их нужно было выводить в люди, чем и должна была заниматься дюжина приходящих на Плющиху учителей. Старый Рессель уже не мог выполнять обязанности воспитателя в полном объеме, на прогулки по Москве его вполне хватало, а вот на прочее…

Еще до смерти Николая Ильича, в дом на Плющиху для занятий со старшими мальчиками французским языком стал приходить учитель Проспер Антонович Сен-Тома, «фанфарон», «энергический, белокурый, мускулистый, маленький» и «гадкий», как живописал его Толстой. Ему бабушка Пелагея Николаевна и решила доверить воспитание младших Левушки и Митеньки, для чего Сен-Тома пригласили поселиться на Плющихе на постоянное жительство. И для братьев Толстых наступили черные времена.

Методы воспитания, применяемые новым гувернером к отданным под его власть детям, напоминают нам сегодня приемы старухи Фрекен Бок, мучавшей маленького героя книги «Карлсон, который живет на крыше».

Проспер Антонович Сен-Тома, например, любил ставить на колени провинившегося ребенка, заставляя просить прощения: «Выпрямляя грудь и делая величественный жест рукою, трагическим голосом кричал: “A genoux, mauvais Sujet!”. Не миновала чаша сия и Льва, он вспоминал этот случай как «одну страшную минуту», когда француз, «указывая пальцем на пол перед собою, приказывал стать на колени, а я стоял перед ним бледный от злости и говорил себе, что лучше умру на месте, чем стану перед ним на колени, и как он изо всей силы придавил меня за плечи и заставил-таки стать на колени» [3] «Отрочество», первая редакция (ПСС, т. 2, 1930). .