Айдас Сабаляускас - Три дня из жизни Филиппа Араба, императора Рима. День первый. Настоящее

Планировал написать о римском императоре Марке Юлии Филиппе в жанре небольшой новеллы, однако «новелла» разрослась сначала до трёх, а затем и до четырёх связанных меж собой, но при этом самостоятельных романов. Тому, что в итоге получилось, на мой взгляд, очень соответствуют стихи жившего в первой половине VIII века японца Ямабэ Акахито (в разных переводах), придворного поэта императора страны восходящего солнца Сёму. Творец писал в том числе в стихотворной форме «танка» («короткая песня»).

А поскольку имеющегося на русском материала от Ямабэ Акахито на «всё-про всё» не хватило (не осилил сию ношу, не потянул!), то поначалу я присмотрел ещё одного японца, который и сам творил, и поэзию других собирал: Отомо Якамоти (тут переводчик единственный – А.Глускина). Типа: и сам жил, и другим жить давал.

Если первые три книги (части) вытянули на своём горбу двое японских стихотворца, то для последней их сил уже не хватило. Потому и пришлось привлечь третьего, но не лишнего – Отомо Табито (в разных переводах).

Скажете, эклектика: лебедь, рак да щука? Типа совпадение? Не думаю! Во-первых, это красиво . Дальше можно было бы и не продолжать, однако мы не привыкли отступать , потому продолжу. Во-вторых, Бог любит троицу. А в-третьих, Отомо Табито не абы кто, а отец Отомо Якамоти – куда иголка, туда нитка, нельзя их разлучать.

Втроём ребята и потянули, и всю ношу целиком осилили, но не как лошадка, поднимающаяся медленно в гору и везущая хворосту воз, а как птица-тройка, мимо которой летит всё, что ни есть на земле.

…Соблюдая правила хорошего тона, также хотелось бы передать приветы и высказать признательность всем друзьям, а также непричастным за неоценимую помощь, оказанную в подготовке рукописи данной книги: Геродоту, Гераклиту, Гомеру, Павсанию, Апулею, Еврипиду, Овидию, Плутарху, Цицерону, Ливию Андронику, Ювеналу, Флавию Вописку Сиракузянину, Гаю Азинию Квадрату, Юлию Капитолину, Сексту Аврелию Виктору, Флавию Евтропию, Стефану Византийскому, Зосиму, Зонаре, Никострату Трапезундскому, Феликсу Якоби, Дмитрию Брауну…

Впрочем, стоп! Всех перечислять здесь не буду, а то на роман места не останется, отошлю к ранее опубликованным частям книги о другом римском императоре – о Галерии. Там все великие мира сего за личные заслуги и консультации мне (во сне и наяву) поименованы и отблагодарены.

« Пышной вишни цветы,

При расцвете которых

Я любил тебя, друг мой,

Прошедшей весной,

Верно, это тебя здесь приветствуют ныне !..»

Ямабэ Акахито

Солнце было совершенно красно, как чистая кровь . События падали, как камни, прыгали в глазах, то расширяясь, то скукоживаясь. Мужчина восточного вида зажмурился и потряс головой. Затем осторожно открыл глаза. Прыжки прекратились, а солнце стало огненно-жёлтым с белой короной.

Преторианцы, легионеры и просто зеваки, рассыпавшиеся кто в одиночку, кто гроздьями по крепостным стенам города, смотрели, как из-за горизонта одна за другой сначала выныривали морды лошадей, а потом и восседающие в седлах фигуры то ли катафрактариев, то ли клибанариев. А затем снова всадники, всадники, всадники. И пешие, пешие, пешие. И повозки, повозки, повозки.

Окрестные пространства огласились лязгом, ржанием и прочим шумом передвигающегося войска. Всё кричало, орало, вопило, и-го-гокало , бренчало и дребезжало.

*****

…В самом конце лета 244 года нашей эры Марк Юлий Филипп, ещё недавно носитель державного звания «префект претория», а ныне фактический владыка громадной раскинувшейся в Европе, Азии и Африке империи, въехал сначала в пределы Италийского полуострова, а затем и в Рим, столицу мира, приветствуемый экзальтированной толпой свободных, не совсем и совсем не таковых граждан:

– Да здравствует император! Ave Caesar! Ave Augustus!

Индивидуальное в стародавние времена прозвище-когномен «Caesar», уже даже к моменту рождения Юлия Цезаря ставшее прозвищем целой патрицианской семьи, к настоящему времени (когда на арену истории вышел Филипп) превратилось в императорский титул. Почётное имя «Augustus» («Божественный»), дарованное когда-то сенатом Октавиану, к сегодняшнему дню тоже стало не просто эпитетом, а высшим титулом римских владык. Потому толпа в своих стадных инстинктивных воплях нисколько не смущалась громкоголосо льстить:

– Да здравствует император! Ave Caesar! Ave Augustus!

Публике вообще было не привыкать ни к экзальтации, ни к приветствиям: с тех пор, как девять лет назад легионерами вместе с его матерью был без какой-либо жалости отправлен на тот свет последний император из династии Северов Александр, против своей воли друг за дружкой или вообще одновременно ушла из жизни ещё пятёрка римских государей – и это если не считать мятежника-узурпатора Сабиниана и законного императора Гордиана III-предшественника Филиппа. Четверых из пятёрки вооружённая и разнузданная полевая солдатня (в одних случаях) или паркетные преторианцы (в иных) зарезали, словно баранов, а пятый, не пожелав себе участи жертвенного животного и почуяв приближение киллеров, самоубился – повесился на первом же попавшемся под руку шерстяном поясе от чужой туники.

Каждого ушедшего к праотцам властителя публика порицала и хулила. Всякого вновь приблизившегося к трону, а тем паче на него взобравшегося, усевшегося и свесившего оттуда ноги, толпа славила во всю Ивановскую , ибо любой новоиспечённый император поначалу кормил, развлекал, а зачастую и поил задарма (пусть и вином-кислятиной).

*****

В сердце имперской столицы Марк Юлий Филипп внедрялся со стороны Квиринала, самого высокого из семи римских холмов – через легендарные северные Коллинские ворота Сервиевой стены. Так сам пожелал, прослышав однажды об одном древнем и уникальном девичьем феномене.

Сидя верхом на коне, император с неподдельным интересом вертел вокруг себя головой, пытаясь самостоятельно распознать, в каком же конкретно месте находилось тут прежде то самое Campus Sceleratus (Злодейское поле, Кладбище для преступниц), где много веков подряд заживо замуровывали в землю монахинь-весталок, в глубоком девчоночьем детстве давших клятву целомудренно служить Богине Весте, но, повзрослев, нарушивших обет и осквернивших своё тело и междуножье бесстыжим соитием с мужчинами.

«Может, и мне весталку помоложе охмурить и вторым браком взять в жёны, как это сделал задолго до меня император Гелиогабал? Пусть только попробует своему повелителю отказать! Да и не откажет она – сама мне на шею вешаться станет, только чтобы её не повесили! С такой супругой я в один присест приближусь к Богам! К самому Олимпу! На его вершину воссяду!» – подумал Филипп, но вскоре забыл об этом: сразу, как только Коллинские ворота оказались за спиной.