Елизавета Дворецкая - Княгиня Ольга. Сокол над лесами

Редко когда Мистина не знал, что сказать. Но сейчас понимал, каким ударом разорение Перезванца стало для Эльги, и не мог подобрать слов для утешения.

И это было не просто горе. Не просто обида, требующая отмщения. Это снова была опасность для державы – признак слабости владык, грозящий всеобщим раздором и развалом.

– Неужели Благожит и впрямь решил, что мы со Святшей не удержимся на столе и ему можно попытаться откусить себе кусок? Что мы не постоим за свои земли?

– Если и решил, то сильно ошибся, и скоро он узнает об этом, – заверил Мистина. – Мы быстро с его удалью покончим.

– А с ненавистью и страхом? Вы мне говорили – напуганные люди опасны. Но мы не причиняли дреговичам никакого вреда! Зачем они это сделали – ты мне можешь объяснить? – Эльга взглянула на него почти с мольбой.

– Пока нет, – был вынужден признать Мистина. – Я не вещун.

– Ладно бы древляне, ладно бы уличи опять отказались дань давать. Или Етон передумал и ряд разорвал. Но дреговичи, их Благожит миролюбивый! Он вот зимой уверял, что не пойдет против Киева, и лишь просил не трогать его волости на Припяти! – Эльга встала и всплеснула руками. – Неужто обманул, прикинулся овечкой? Асмунда провел, Тородда, всех других? Просил мира, а потом, и полугода не прошло, взял да и вырезал наш городец? Чем им помешал Перезван?

– Не Перезван, а мы ему помешали. Благожит понимает: из-за этой войны мы лет на десять потеряли деревскую дань. Нам понадобятся другие данники. А из непримученных – он сосед наш ближайший.

Эльга в замешательстве посмотрела на своего первого советчика. Мнению Мистины она привыкла доверять и теперь не находила возражений.

– Он надумал… напасть первым, потому что ждал нападения от нас?

Мистина кивнул с сокрушенным видом: дескать, увы, это так.

– Но мы…

– И к тому же, – добавил Мистина, – в ожиданиях своих Благожит не ошибается. Древляне, кто уцелел, теперь начнут разбегаться в порубежные земли, пытаясь уйти от наших сборщиков. Как уличи от Днепра ушли, помнишь? Нужно сделать так, чтобы им было незачем сниматься с насиженных гнезд, иначе наши труды окажутся напрасны.

Эльга тревожно смотрела на него, стараясь постичь смысл его слов.

– Подожди денек-другой, – попросил Мистина, видя, что в нынешнем смятении она его не поймет. – Мы будем знать больше. Дело прояснится, и станет понятно, как нам быть.

Эльга видела: он-то для себя уже что-то понял. Но отвернулась, не желая сейчас проникать в его мысли. Судьба не давала ей передышки. Гибель Ингвара разрушила ее прежнюю жизнь. Как бы ни складывались дела раньше, он все же оставался между нею и небом – ее муж и соправитель, русский князь, воин, отец ее ребенка, тот, кто должен был сохранить власть над сыном до самой своей смерти… Он и сохранил – вот только смерть эта пришла слишком рано. Святослав был достаточно взрослым, чтобы иметь свою волю, но слишком юным, чтобы мать могла положиться на него как на мужчину. Ей приходилось бороться с ним, чтобы его же защитить. И ни один человек на свете не мог, не имел права снять с нее тяготы этой борьбы.

Ей придется принять этот вызов. Нельзя позволить, чтобы ее считали слабой, а киевский стол при ней – пустым. Ни чужие, ни свои. Дай она сейчас слабину с чужими – и раздор перекинется прямо сюда, в землю Русскую, в Киев. И все труды Олега Вещего, Ингвара, ее самой пойдут прахом.

– Не огорчайся так, – мягко сказал Мистина. – Может быть, парни что-то скрывают и они все же попортили на Ярилиных гуляньях местных девок. Или Перезван поносил местного старейшину, козлом вонючим ругал. И это как началось, так и закончится.

– За пятьдесят трупов они не расплатятся. – Эльга покачала головой. – Прощать такое нельзя, в этом Святша прав. У нас уйдет на это дело все лето. Теперь кому-то же нужно туда ехать, в Перезванец?

– Да. Толковому человеку нужно съездить и все осмотреть на месте. Даже если иным… – он явно подразумевал Святослава, и Эльга это поняла, – не очень-то любопытно, из-за чего все случилось, глупо закрыть глаза на правду.

Не сказать, чтобы в этих словах заключалась вся мудрость источника норн, однако от них Эльге стало легче. Сколько лет она знала Мистину – и всегда он, умея скрывать в случае надобности правду от других, сам предпочитал знать ее как есть. Он по-прежнему был с ней, со всей его отвагой и изобретательностью, с размахом целей и решительностью в средствах. А главное – верностью, скрепленной пролитой кровью. Своей и чужой. Пока он на ее стороне, какой-нибудь выход найдется всегда.

Само присутствие Мистины успокаивало Эльгу. Уже долгое время они виделись часто, но всегда на людях, и она соскучилась по нему – по возможности смотреть ему в глаза, касаться руки. Хотелось побыть с ним подольше, поговорить, и пусть бы он снова рассказал что-нибудь о былых походах, а она бы слушала, мысленно возвращаясь в те времена, когда слышала это в первый раз. Когда они были молоды, а мир вокруг – ярок и свеж, и казалось, что все в нем происходит в первый раз.

Вот только теперь все не то, как десять лет назад…

– Тебе же пора идти? – полувопросительно произнесла она, помня, что он обещал ей заняться делом о резне в Перезванце.

– Я могу остаться, – Мистина приобнял ее и потянул к себе.

Она взглянула ему в глаза, и как всегда, когда она смотрела в них с такого близкого расстояния, в груди что-то оборвалось и забилось. Во взгляде его отражалось все то, что связывало их в эти пятнадцать лет. Незачем было говорить об этом, чтобы помнить.

Эльга подалась к нему и мягко поцеловала в губы. Он не шевельнулся и даже не ответил ей, понимая, что это не страсть, а только признание их неразрывной связи. Все то, что между ними было, не обесценивалось с течением лет. Но сейчас для этого не время.

– Ступай, – тихо сказала она, но так, что он понял: она и правда хочет, чтобы он ушел. – Благодарю тебя, – добавила она ему вслед, когда он уже двинулся к двери.

Этого было слишком мало, чтобы описать ее чувство к человеку, который, по сути, сделал ее тем, что она есть. Мистина возвел ее на киевский стол, и он не жалел ни себя, ни других, лишь бы она сияла над своей державой, как Утренняя звезда.

Но и это не было самым важным. И могучей властительнице невыносимо тяжко ее бремя, когда некого любить. Мистина тем и внушал Эльге благодарное чувство, что умел быть достойным ее любви и наполнял жизнь смыслом. Но как это объяснить? Нет таких слов.

Мистина оглянулся. Коснулся белой костяной рукояти скрамасакса на поясе, напоминая о данной клятве, и вышел.

Устроили беглецов из Перезванца хорошо. Дали место в дружинной избе – здесь ее называли варяжским словом грид, – кормили сколько влезет, выдали кому чего не хватало из пожиток. Это было кстати: Чарога и Стояня ушли из городца, спросонья не успев даже обуться. Но благополучие это мало их радовало. Чем больше они привыкали к мысли, что потеряли свой дом и соратников, тем сильнее ощущали свою потерю. Даже Велеб ходил оглушенный: ему мерещились лица и голоса отроков, среди которых он прожил целый год. А Чарога, прошедший с теми людьми через столько битв и опасностей, и вовсе не хотел смотреть на белый свет и весь день лежал, отвернувшись к стене. Кровных родичей Перезвановы отроки покинули более десяти лет назад – кто сам пожелал какой-то другой жизни, кого старшие сдали в ратники, не ожидая от парня дома особого толку. Дружина стала для них новой семьей, боярин – единственным отцом. Утратив всех разом, они ощущали такую же боль, как те, кто лишился всего кровного рода.