Елизавета Дворецкая - Княгиня Ольга. Сокол над лесами

Велеба вновь окружали знакомые строения княжьего двора, да и в челяди два года спустя были почти те же люди – кроме двоих, погибших осенью, во время резни на могиле Ингоря. А вот в гридьбе обнаружились большие перемены. Живя среди челяди, с гридями Велеб общался мало, но в лицо всю ближнюю дружину знал. От прежних знакомцев осталось меньше половины. Два десятка погибли на Тетереве вместе с Ингорем. Еще десятка полтора ушли после его смерти: по большей части переместились к Мистине Свенельдичу, не надеясь поладить с юным наследником. Недостаток частично восполнили за счет людей, приведенных Святославом из Хольмгарда, но полной численности в пять десятков ближняя дружина еще не достигла. Юные соратники Святослава, составлявшие его круг, задирали нос перед «стариками» – гридями его отца, а те презирали молокососов, которые ни с кем страшнее соломенного чучела еще не сражались.

Если бы челядь и даже гриди, помнившие Велеба в лицо, не расспрашивали его о Перезванце, он мог бы подумать, что эти два года ему приснились. Как будто вчера это было…

…Через год после того как Велеб водворился на княжьем дворе, Ингорь, вернувшись из зимнего похода в дань, пышно отмечал имянаречение новорожденной дочери – долгожданного их с Ольгой второго ребенка. В княжьей гриднице поднимали чаши – за богов, предков и потомков, – ели, пили, пели и вспоминали былые походы. Челядь от такого множества хлопот сбивалась с ног. И вот однажды ключница отыскала Велеба в поварне, велела быстро вымыть руки, пригладила ему волосы и повела в гридницу. Он поначалу думал, что ему велят петь – в искусстве этом он уступал княжьим певцам, братьям Гордезоровичам, но и его песни, вывезенные с Ильмеря, наследие деда Нежаты, княгиня порой слушала с удовольствием.

Но дело оказалось вовсе не в пении. Велеба поставили перед плотным мужчиной среднего роста, лет тридцати, одетым в хазарский кафтан – из отбеленного льняного полотна, выше пояса обшитый узорным шелком. В ухе висела хазарская серьга, похожая на длинную серебряную каплю. Темные волосы острым мыском спускались на лоб. В лице его ничего примечательного не было, но оживленное выражение в довольно резких чертах делало его ярким.

– Ты Селимиров братанич? – воскликнул он. – Правда? А непохож!

От возбуждения лицо его чудно перекосилось: левая бровь поднялась выше правой, и, будто в противовес, правый угол рта под темными усами – выше левого.

– Лицом непохож, но одарен таким же отважным сердцем! – сказал Хрольв, Ингваров десятский, и похлопал отрока по спине. – Нам рассказывал Тормод Гнездо: его взяли в плен, когда он остался один, без своих людей, но с раненым отцом, и не бросил оружия, был готов защищать его до самой смерти.

– Тогда верю! – Перезван, заметно пьяный, встал и потянулся через стол обнять Велеба. – Ты знал бы, какой храбрый человек был Селяня! Мы с ним были почти как братья! Мы шли через Боспор Фракийский, со всех сторон по нам палили огнеметы, из нас только половина дошла до Килии! Но когда я Селяню там увидел, он даже в лице не переменился, будто не было ничего! Иди сюда, я тебе расскажу!

– Это Перезван, – пояснил Хрольв. – Он был в дружине Хельги Красного вместе с твоим стрыем, когда Хельги ходил на хазар и греков.

О заморских походах своего стрыя Велеб знал от него самого: в те шесть лет, что княжил в Люботеше, Селимир очень любил рассказывать родичам о своих странствиях и сражениях. Но слушал, как полагается, с почтением; сердце щемило от мысли, что для этого чужого человека, полянина родом с Роси, его, Велеба, родича память так же близка и дорога, как ему самому.

– Мы с ним были как братья! – не раз повторял Перезван. – Все зарубы вместе прошли: и в Самкрае, и в Корсуньской стране, и у греков, и у сарацин! Мы с Ольгом Красным с самого начала, с Самкрая. Никто тогда не верил, что он добьется славы, он тогда был просто бродяга, еще один варяг, только и радости, что сводный брат княгини, и то – побочный сын! А мы верили в него! Он был братанич Вещего – и доказал, что получил его удачу!

– А Селимир тебе рассказывал, как он в одиночку причал в Сугдее захватил? – подхватывали боярские ближние отроки.

– С десятком парней и двумя потаскухами!

– Врешь, там еще вина с ним было две корчаги!

– Песаховы конные трижды на перевал приступом ходили!

– Мы в первый раз тогда сражались в поле, я сам тогда был отроком вроде тебя!

– А против нас вышли Песаховы лучшие всадники! В железе с ног до головы!

– И было их раза в три больше, чем нас! Но мы стояли повыше, перед нами вот так стояли рогатки, – Перезван выложил из обглоданных костей на столе некое подобие полевого укрепления, – а по сторонам на склонах еще стояли эти греческие подсилки, «скорпионы», они метали по сорок сулиц разом. К третьему заходу там было уже столько их трупов перед рогатками, что кони спотыкались на скаку…

О Хельги Красном и его походах Перезван мог говорить без конца. Велебу он так обрадовался, будто нашел своего собственного братанича. Расспрашивал и о Селимире – о его жизни после окончания походов, о недавней гибели.

А когда пиры закончились, Велеба позвал княгинин тиун, Богдалец.

– Собирай пожитки свои, – велел он. – Княгиня тебя отпускает с Перезваном.

– Отпускает? – изумился Велеб. – Куда?

Первым делом он, конечно, подумал о доме, но никаких оснований для такой милости вроде не было.

– В твержу его, к Припяти. Перезван тебя в дружину берет. Поручился за тебя. Княгиня сказала, отрок честным себя показал, она ему верит. Ступай, поблагодари госпожу.

Поскольку сам Перезван состоял на службе у киевского князя, то и Велеб, переходя к нему, менял занятие, но не положение. Однако обрадовался перемене: вынужденно пребывать в услужении было унизительно для отпрыска столь знатного рода. А к тому же Перезван, часто повторявший, что они с Селимиром были как братья, и правда стал казаться кем-то вроде дальнего родича, а Велеб очень тосковал по родне среди чужих.

В Перезванце все тоже хорошо помнили Селимира. Сначала говорили, что Велеб, мол, непохож на родича, но потом привыкли к Велебу к такому, какой он есть. Особенно его полюбили за гусли – благодаря им всякий в дружине считал Велеба наравне с ближайшими своими друзьями. В Перезванце были и другие гусляры, но таково свойство этого искусства – оно располагает каждого к тому, кто им владеет.

Перезван Велебово пение очень ценил, любил слушать сказания о Волхе и Ящере, о Князе Морском, об острове Буяне, о деве Ильмере и прочие, что Велеб перенял от деда Нежаты. Охотно угощал его пением своих гостей, хвастал Велебом, будто родным сыном. Два года Перезван был Велебу вместо отца. Отзывчивый и благодарный, тот привязался к боярину и теперь с трудом верил в то зрелище, что запало в память, пока он бежал через двор с топором и тяжелым Нелюбовым щитом: сперва видно знакомую спину Перезвана в белой сорочке, а потом эта спина дергается, и боярин падает… на боках его огромные красные пятна на полотне… Он мертв… И при мысли этой Велеб невольно поворачивался и утыкался лицом в чужую старую подушку, пытаясь спрятаться от душевной боли.